— Спросила — хмыкнула Иххаш. — Если там на стенках осталось, я попробую приготовить что-то подобное. Нужная вещь.
— Осторожней только с ним! — Шаре резко вспомнились слова десятника Дублука. — Там, в этом пузырьке, на один раз, если больше, то это уже яд.
Иххаш негромко засмеялась:
— Не волнуйся! Уж в ядах я неплохо понимаю. Думаешь, что свое имя я получила за гибкость?
Шара вскинула бровь в знакомой манере дядьки Шаграта. Хороший ответ! «Ихха» означает «змея» — все верно, не придерешься…
Пещера за откинутым пологом встретила обеих девушек тишиной. Раненые действительно спали, и не верилось, что всего лишь час назад пещера являла собою ужасное зрелище чужих страданий. В дальнем углу возле самой стены темнели составленные рядышком снятые с огня котелки, во избежание остывания обложенные мхом. Конопляный дым почти совсем выветрился, теперь спертый теплый воздух был насыщен едким запахом мази, отвара тысячелистника и еще каких-то трав, опознать которые Шаре не удалось. Очаг горел ярко, пламя свежих сосновых поленьев плясало в кольце закопченных камней. И, точно каменное изваяние, застыла на мягком ворсе медвежьей шкуры хар-ману Шадрух. Казалось, она сидя спит с открытыми глазами: веки ее не дрогнули, когда в пещеру ворвался холодный воздух тоннеля, она даже не шелохнулась, когда мимо нее прошмыгнули Шара и Иххаш. Блики огня очерчивали смуглые возвышения скул, придавая лицу оттенок старой бронзы, четыре ряда мелких угольно-черных кос лежали вдоль прямой неподвижной спины, будто присмиревшие змеи, и тонкие витые цепочки шли от височных колец к массивным серьгам. Перед хар-ману стояло большое медное блюдо, поверх которого на равном друг от друга расстоянии от центра к краям лежали десять прядей волос, перетянутых шнурками. Шарук ха-та.
Иххаш подтолкнула замершую на пороге лучницу: «заходи давай». Шара скинула сапоги, ежась от прикосновения ледяного каменного пола к босым ступням. Дочь хар-ману тоже разулась и кивнула гостье в сторону котелков. Чувствуя зверский голод, Шара на цыпочках прошла мимо спящих в дальний угол, Иххаш принесла палочки и две миски. Усевшись возле самой стены, девушки принялись за еду. Иххаш ела степенно и неторопливо, как это и подобает ирк-мани, палочки же в руках Шары мелькали с такой скоростью, словно та решила за три ночь до Сулху’ар-бана[66] выучиться ловле пчел. После того, как с ужином и чаем было покончено, девушки отправились мыть посуду к маленькому водоему, расположенному в одном из гротов по соседству с главной пещерой. Каменное ложе пещерного озерца было заботливо огорожено бортиком из плотно пригнанных друг и другу камней. Вода была холодной и непривычно жесткой: казалось, на пальцах остается налет, вроде соли. Такой же, впрочем, песок похрустывал и на зубах во время ужина. Странный какой-то родник…
— Это не родник — объяснила Иххаш, заметив, с каким подозрением Шара разглядывает белый налет на подсохшей кромки вдоль поверхности бассейна. — Вода просачивается к нам сверху, через крохотные трещинки и поры скалы, собирая по пути частички растворенных пород.
— Известняк… — подытожила Шара, вытирая ладони о подол рубахи. — Это ничего, у нас в Мордоре бывает и похуже: там, где таингуровые пласты залегают, по поверхности воды цветная пленка плавает, ну вроде масляной, и запах тоже соответствующий. Пить ту воду можно только если совсем припечет — воняет уж очень сильно.
— Ужасно, — покачала головой Иххаш. — Как же там жить? Воды и вовсе почти нет, ни деревца, ни кустика. Одна соль и камни, а еще гора огнедышащая и пепел от нее…
— Ну, так живем же! — хихикнула Шара, но тут же вдруг посерьезнела: — Стой. А ты-то откуда все это знаешь? Или бывала?
— Нет, — просто ответила дочь хар-ману. — Просто спутник моей матери, от которого она зачала меня, уехал в Мордор вместе с посланцами Харт’ана Гортхара. Он провел там две зимы, вернулся, но ненадолго — вскоре он перебрался в Страну Восходящего Солнца насовсем. Он рассказывал, я слушала, и было все это давно — пять дюжин зим назад, с тех пор он больше не появлялся в Туманных горах. Мать говорила, что он хорошо умел рисовать на пергаменте тоннели и переходы, потому что сам был очень забывчив. Однажды… — хихикнула девушка, — … он отправился на охоту совсем один, убил на склоне гор дикую козу, а потом долго не мог найти обратного пути, представляешь? Его ждали четыре ночи…
Девушка рассказывала взахлеб, радуясь тому, что у нее наконец-то появился слушатель — не с мужчинами же ей было разговаривать, в самом деле! Шара отлично понимала ее, и с удовольствием слушала историю про растеряху-охотника, время от времени посмеиваясь: да уж, хорош добытчик, нечего сказать! Пошли такого за водой — точно через луну вернется, и хорошо, если в свое стойбище, а не к соседям…
— … а пока он плутал по коридорам, отыскивая нужный, он очень проголодался. Так вот, вернулся он на пятую ночь и с пустыми руками, потому что съел свою добычу по дороге. Представляешь — всю козу целиком, сырую и без соли! Вот с тех самых пор он и стал рисовать все переходы на пергаменте, а пергамент носил с собой, чтобы больше не заблудиться. Мало-помалу он выучил его наизусть, и карта стала ему больше не нужна. Он так хорошо рисовал эти карты, что, взглянув на них, любой с их помощью мог легко попасть в нужное место. Думаю, что такое ценное умение пригодилось в армии Харт’ана Гортхара.
Тревожная иголочка кольнула мозг. Лучница медленно подняла взгляд на увлеченную рассказом Иххаш и вдруг негромко спросила:
— Слушай, Иххаш… А как его звали?
— Его? Рагдуф, — удивленно округлила глаза хозяйка пещер. — А что?
— А… — Шара поняла то, что еще немного, и ее интерес к незнакомому иртха выйдет за пределы обыкновенного любопытства: —…каков он собой?
— Ну… — замялась Иххаш, постукивая вымытой плошкой по колену. — Я плохо помню… но видишь ли… Я куда больше похожа на него, нежели на маму. Именно поэтому я так обрадовалась, когда услышала про уши. У него уши были с большими мочками, а верх плотно прилегал к голове, вот так… — она повернулась в профиль и жестами продемонстрировала, что имеет в виду.
— Неужели большие мочки — это так плохо? — попыталась свести все в шутку Шара, но ответом ей был укоризненный и какой-то опечаленный взгляд.
— Не в этом дело, — криво ухмыльнулась она — просто… Знаешь, когда он уходил, то Рраугнур-иргит проклял его как предателя, он ведь оказался единственным, кто польстился на обещания посланцев Мордора. А после того, как он ушел, через какое-то время сюда явилось много воинов-иртха в блестящих стальных доспехах, с оружием и щитами. Они искали вход в пещеры, но наши мужчины завалили камнями несколько тоннелей — мы нашли оставшийся от кхазад «бешеный порошок». Воины ушли ни с чем, потом они возвращались еще раз, но снова им пришлось вернуться. Мужчины говорили, что у всех них на щитах было нарисовано Алое Око, как у тебя на плаще… — коготь указательного пальца Иххаш царапнул рисунок на спине лархана.
— Ну да… — нехотя признала Шара. — Это герб Унсухуштана.
Хозяйка пещер вздохнула, и опустила голову так низко, что черные пряди, по юности лет еще не собранные в косы, совсем скрыли лицо.
— Наверное, он все-таки показал те карты, что рисовал здесь… думаю, его хвалили: ведь раньше никому не удавалось найти дорогу в Подгорные чертоги, а посланцы вашего повелителя очень хотели, чтоб мы стали служить ему… Так что Рраугнур-иргит все-таки был прав: предатель он и…
— Нет! — яростно крикнула лучница, и ее звонкий голос, ударившись о своды, эхом заметался по пустынным коридорам. — Не… не смей так говорить, слышишь? Воины Унсухуштана не смогли найти нужной дороги именно потому, что карты не существовало… вернее, не существовало правильной карты с указанием жилых пещер. Рагдуф-сама никого не предавал, ясно тебе?!
Иххаш не могла оторвать потрясенного взора от странно бледнокожей девицы в нелепой кожаной рубахе и шнурованных сапогах, почти кожей ловя каждое слово.
