— Что тебе известно о нем? Скажи… — умоляюще прошептала хозяйка пещер, но тотчас же, не выдержав, сорвалась в крик — Скажи!!!

Шара зажмурилась, точно от удара, но промолчала; и Иххаш, вцепившаяся было в порыве отчаяния в ворот ее рубашки, невольно отстранилась. Молча отвернулась, уставившись на ровную поверхность водной глади. Молчала и лучница, только пальцы ее непрерывно теребили рукава. Что сказать тебе мани-учкун[67]… Рассказать тебе, как Моргульское командование, силясь выведать тайну, раз за разом подставляло твоего отца в надежде, что хитрец однажды перехитрит сам себя, выдав настоящее расположение коридоров… Как пойманный на лжи та’ай-хирг-кхан Рагдуф вынужден был сознаться, что много лет водил всех за нос… Рассказать, как попал он к Назгулам? Как молчал на допросе, ухитряясь лгать даже Зрачкам Всевидящего Ока, потому что от этого зависела не только судьба его родного народа, но и твоя собственная, мани-учкун, жизнь… Или может, стоит поведать, как в темноте ледяного карцера Моргульских подземелий он рассказывал о мудром и справедливом уллах Мелх-харе своей сокамернице — перепуганной девчонке-стрелку, что всего лишь на пару десятков лет была старше его собственной дочери… Можно. Многое можно поведать… а смысл? Пусть лучше для тебя он остается живым предателем, чем мертвым героем. Да и героем ли? Довольно уже сказанного…

— Пойдем — Шара поднялась с пола, с трудом распрямляя затекшие от долгого сиденья ноги. — Нас, наверное, ждут… вернее — тебя.

Иххаш встала, собрала вымытые плошки, и они вдвоем двинулись в обратный путь.

В главной пещере собралось уже все племя. Оно оказалось довольно большим, как и следовало ожидать, те восемнадцать иртха, которых лучница встретила в самый первый день, были всего лишь небольшим отрядом воинов вождя. Шара насчитала сто девять фигур, в молчании образовавших подобие полукруга под сводами пещеры. Слева от очага рода по-прежнему восседала хар-ману Шадрух: казалось, за все это время она так ни разу и не пошевелилась; справа, опираясь на длинное копье, стоял Рагхулун. Позади священного очага спиной к присутствующим, застыл неподвижный Рраугнур-иргит. Шара и Иххаш незаметно пробрались в пещеру и заняли место позади прочих собравшихся.

Гулко ударил медный гонг, и шаман племени повернулся лицом к очагу. Куда исчез тот немощный, сгорбленный и белый как соль старец? Нет, он не стал моложе, движения его по-прежнему были лишены стремительности, но теперь в них появилось величие, точно Рраугнур-иргита переполняла иная, неведомая сила. По этому знаку стоявшие в первом ряду воины подгорного племени затянули погребальную песнь. Это была заунывная мелодия, лишенная слов, которую сопровождали лишь глухие удары копий в каменные плиты пола пещеры, и невольно казалось — то поют сами своды, и тяжко бьется заключенное в камне сердце древних гор. Под эти звуки Рраугнур-иргит неспешно двинулся вкруг очага, бросая в священное пламя кусочки окаменевшей сосновой смолы. Она вскипала светлым пламенем, таяла в углях и пылающие ручейки ее, извиваясь, огнисто-голубыми змейками ползли точно слезы по щекам. Сосна… танно… Пепел и кровь…

Шара украдкой бросила взгляд по сторонам. Всюду были незнакомые лица: скорбные, растерянные, угрюмые… И среди этих лиц она вдруг почувствовала себя совершенно чужой, посторонней нахалкой, что ненароком забрела поглазеть на чужое горе. В самом деле — ну зачем она здесь? Размышляя, как бы половчее улизнуть, Шара на глазок прикинула расстояние до входа. Далеко… да и полог вряд ли удастся откинуть незаметно.

Пока она сомневалась, шаман подал знак и пение смолкло. В его руках в наступившей тишине вновь ударил гонг: один… два… три… Десять. Десять ударов будет сегодня, по одному — за каждого. Проклятье! На глазах выступили слезы смущения и досады. Да ведь многих из этих погибших она и в глаза-то не видела! Ну что, в самом деле, притащилась на обряд погребения…

— … Создатель наш, услышь свой народ!

Шара вздрогнула, внезапно сообразив, что вместо того, чтобы воззвать к духам предков, шаман говорит совершенно иное. Создатель? Она отказывалась верить собственным ушам: может быть, для всех остальных это было простым набором звуков уллаг’ин-кхур — «языка духов» — но Шара прекрасно понимала каждое слово, несмотря на ужасный акцент: сейчас слепой старец говорил на… ах’энн!

— …Прими, о, Великий, бескровную жертву, оплаченную кровью сыновей и братьев наших: Ранхура…

Девушка дернулась, пред внутренним взором невольно встало лицо маленького степняка из Третьей Нурненской. В том, что один из погибших носил то же самое имя, лучнице почудился дурной знак. Чтобы успокоиться, она заставила себя слушать дальше.

— …Рагухкура, Чакдуша и Рушнака, — закончил старый шаман печальный перечень. — Испивший чашу горя, да будь добр. Ведавший боль, да будь милосерд. Лишенный плоти, да прими души их в благословенной Тьме за Вратами Мира…

За Вратами Мира?! Это что еще за новости? Какие такие Врата…

— …да укажет им путь рана небес, Звезда Севера на крови твоей и да пребудут они во Тьме отныне и до конца времен лжи, как до пришествия и вечной славы твоей!

Это он о Мелх-харе? Не может быть… А разве он… не погиб? Выходит, что так. «За Вратами Мира», хм… тогда получается, что он и вправду способен вернуться? Странно… Древний ничего не говорил об этом. Может вернуться… или все-таки не может?

— …Лугбаша, Рагухкура, Чакдуша и Рушнака. Кровь их — земле, слезы — ветру, нам же — память. Да примет их Предвечная Тьма!

Голос шамана возвысился и вновь сухим шорохом опал под сводами пещеры. Словно та сила, что наполняла его, покинула дряхлое тело вместе с последними словами молитвы.

— В дальний путь провожаю ныне братьев своих, — ровно и глухо проговорил нараспев Рагхулун на родном языке. — Да примет их Предвечная Тьма!

Еще не смолкло эхо, а низкий звучный голос хар-ману уже подхватил напевный слог, будто откликаясь:

— В дальний путь провожаю я ныне сыновей своих. Да согреет их сердце твое!

И финальным аккордом, отдаваясь в ушах, плеснул голос Рраугнур-иргита:

— В дальний путь уходят ныне Ранхур, Муфхар, Таглук, Харгат, Ташкур, Рраугнур, Лугбаш, Рагухкур, Чакдуш и Рушнак, — наконец-то лучнице удалось расслышать все имена. — Да пребудет с нами память!

Вождь передал свое копье стоявшему с краю воину. Сам же обеими руками бережно поднял с пола медное блюдо с шарух и с поклоном передал хар-ману. Та низко склонила голову над печальной данью и медленно подала поднос шаману. В наступившей звенящей тишине Рраугнур-иргит опустил кроваво-красную мель в раскаленные угли священного очага. Края чаши тотчас же занялись, наливаясь жаром, меняя истинный цвет металла на тот, что зовется у иртха суму[68]. Волоски шарух зашипели, сворачиваясь в мелкие колечки, они корчились от жара, истаивали дымом и осыпались золой на раскаленное блюдо. В спертом воздухе плыл густой запах паленой шерсти, мешаясь с легким, почти неуловимым ароматом сосновой смолы, и казалось, вовсе не дым поднимался над углями — то бесплотные тени погибших воинов, на мгновение обретшие видимость, покидали пределы прежнего обиталища. Чтобы еще через миг вновь исчезнуть, растворившись во тьме небытия, и — кто знает? — возможно, и вправду отправиться в свой последний поход. Куда? На Поляну Предков? За Врата Ночи? Кто вообще знает, куда уходят души иртха… Лучница не знала.

Угли прогорели и подернулись серым пеплом. Широкие загрубевшие ладони вождя приняли еще горячую чашу с золой. Не чувствуя боли ожога, Рагхулун на миг замер, прикрыв глаза, и чаша дрогнула в сильных руках. Но слабость прошла, и, совладав с собой, молодой воин предал блюдо хар-ману и первым опустился на колени перед матерью рода. Ее смуглая рука собрала сажу с поверхности чаши, и большой палец провел поперек лба Рагхулуна короткую черту.

— Помни, — молвила Шадрух.

Вождь встал и отошел в сторону, уступая место остальным. Перед хар-ману склонился следующий из ее племени. «Помни» — прозвучало вновь, и темная полоса легла на его лоб.