Столь стремительно и благополучно развивавшаяся атака захлебнулась в крови.

Здесь, на берегу Великой реки было столь же тихо, как и в те времена, когда мир был безлюден и юн. Не долетал сюда ни металлический запах крови из чащи Лихолесья, ни тяжкие удары каменных снарядов о кладку Минас-Тирита, ни дым пожарищ из Роханских степей. Одна только белая река несла свои мощные воды, ярясь у порогов и выгрызая себе путь в камнях. Покрывало из мелких брызг висело над водой, и если бы сейчас его вдруг пронзили солнечные лучи, то лишенные светобоязни орочьи глаза смогли бы увидеть прекраснейшее зрелище живых красок, дрожащих прямо во влажном воздухе. Но солнце царствовало не здесь, а где-то над тяжелыми низкими тучами, и без него пейзаж стал сумрачен и дик. Безмятежности не было и не могло быть: война стягивалась в тугой жестокий узел на горле Средиземья. Стягивалась неотвратимо, до темноты в глазах пережимая дыхание и ломая позвонки. Шара чувствовала это кожей на лбу, кончиками ушей, холодком, сползающим вдоль хребта. Виноваты ли были способности, доставшиеся лучнице от рождения или ее же собственное разыгравшееся воображение, но только ощущение непоправимого усиливалось с каждым днем обратного пути в Мордор. Мир летит в бездну, и этой войне не суждено закончиться иначе, нежели как полным истреблением всего живого. Если, конечно, она не успеет…

В непонятном, тревожном сне сегодня к ней приходил Раглук, младший братишка. За месяцы своего путешествия в поисках истины Шара не особенно-то вспоминала о доме, картины собственного детства поблекли в памяти, оттесненные более яркими образами видений из чужого прошлого. Родственные узы истончались, постепенно теряли крепость и, казалось, что исчезли вовсе. Но сегодняшний сон возвратил остроту ощущения беды, случившейся с родной душой.

Шара окликнула братишку и помахала рукой. Тот стоял, не шевелясь, словно разом утратил и зрение, и слух. Девушка подавила первый порыв броситься ему навстречу и таким образом заявить о своем присутствии — вряд ли новобранец стал бы прохлаждаться, просто гуляя по лесу, он здесь явно по делу, и, как следствие, не один. А встречаться с однополчанами братца Шаре, как все еще находящемуся в розыске дезертиру, совсем не улыбалось. Даже во сне.

Во сне Раглук выглядел совершенно не так, как в жизни. И дело было даже не в том, что меховую куртку охотника теперь сменил меченый Оком доспех солдата, а кисточка шарух скрылась под шлемом. Взгляд старшего сына Йарвхи, обычно такой цепкий и внимательный, способный различать звериные следы даже на голых камнях, теперь не выражал ровным счетом ничего. Каждый глаз, лишенный радужки, состоял из одного только черного провала зрачка, и бездны, таившиеся в этих глазах, заставили вздрогнуть лучницу, однажды имевшую неосторожность заглянуть под капюшон Короля-Призрака. Но если та тьма была полной злобы и боли, но все же осмысленной и живой, то Раглук напоминал глиняную куклу-кшша, на которой шаманы лечат болезни и их же насылают, царапая корку-кожу острием ритуального ножа. У кшша на голове нет носа и рта, нет волос и ушей, а есть только ямочки глаз, выдавленные пальцем по еще мягкой глине. Так вот, глаза Раглука из сна были такими же ямочками на коричневом фоне обветренного лица.

Шара смотрела из кустов и не верила. Но вот мелкого подлеска вышли еще девять фигур в форме. Видимо, из того же десятка. И еще один неприятный губошлеп с планкой дзарт-кхана на стальной груди. Казалось бы, ничего особенного, но сердце сжалось от ужаса. И это не был страх быть пойманной и преданной суду, нет! Просто глаза у солдат были один-в-один как у маленькой куклы-кшша. Пустые, бессмысленные и немигающие… единственный, кто выглядел живым — так это десятник. По щелчку его пальцев бойцы, не меняя выражения физиономий, послушно развернулись к нему. Губошлеп, не утруждая себя словами команды, махнул рукой в сторону тропы, и десяток потопал прочь, скрываясь меж деревьев. С ними ушел и безучастный Раглук, а Шара проснулась в холодном поту и долго пыталась понять, сон ли это был, или очередное откровение.

Перебраться на тот берег Бурзугая по весне и в этом течении — задача почти невыполнимая. Шара помнила Великую Реку глубокой осенью, тогда она, вроде, перебиралась через нее в верховьях на самодельном плоту. В среднем течении, перед каменными изваяниями Исилдура и Анариона, за которыми масса воды обрушивается вниз шлейфом водопада, подобный номер повторить однозначно не удастся. А меж тем, правый берег Бурзугая покинуть хотелось просто до дрожи: лучница чуяла, что предел ее невероятного везения подчистую исчерпан, и впредь духи, несмотря на все охранные жесты, не станут больше беречь Шару от встречи с роханскими конниками или тварями Кхуру. Значит, как говорил Хаграр, приятель Шары по Нурненской учебке — перед важным делом удачу пока что нужно отпустить погулять. Пусть она словно барашек, попасется на свежей травке, поскачет вволю на просторе, порезвится на теплой речной отмели. А потом вернется к хозяину, лохматая и жирненькая — тут бархут-нуртский острослов обыкновенно расплывался в заразительной улыбке, сияя всеми клыками. Что ж, это правильный подход к делу — решила Шара. Остатки удачи понадобятся ей для последнего аккорда уже по ту сторону реки. Беги, удача, пасись! Возвращайся поскорее, большая и толстая!

И без того обрывистые скальные берега сделались непроходимыми из-за мощной растительности. Пришлось свернуть, сильно забирая на запад. К счастью, взгорье Привражья вознесло тропу на такую высоту, откуда Бурзугай отлично просматривался даже сквозь древесную чащу. Вот и остров, а за ним — водопад, белый язык слива и кипящая вода, с обиженным ревом падающая на камни. Отсюда все это совсем не выглядело величественным и вскоре перестало отвлекать внимание орчихи от взгляда под ноги — тропка попалась на редкость ноголомная.

Еще через три десятка локтей тропа вообще кончилась, упершись в беспорядочное нагромождение серых камней, вылезших на волю из-под травяного одеяла. Шара подняла глаза, оценивая наклон. Однако… Это, в конце концов, правый берег Бурзугая или окрестности родного Кундуза? Лазить при помощи рук ей уже давно не приходилось, примерно с момента памятной битвы в Морийских пещерах, когда внезапное появление Гхаш’ин шабух едва не стоило жизни вождю клана Ледяной луны и его воинам. Желания упражняться в скалолазании не было, но по-другому преодолеть этот участок пути можно было бы разве на крыльях. Их у лучницы не наблюдалось, поэтому, скрутив волосы в пучок и заправив лархан за ремень, она поползла вверх по крутому склону на всех четырех конечностях. Это было нетрудно, но утомительно — видеть перед собой только землю. А когда подъем закончился, и голова Шары вынырнула над поросшим травой краем, то обнаружился неприятный сюрприз: шагов с десяти ее особу с неприветливым интересом изучали черные нарт-харумы на лицах шести солдат Унсухуштана.

Несколько ударов сердца никто из участников сцены не двигался, оценивая происходящее. Шара оглянулась, прикидывая, не удастся ли быстро удрать, съехав по склону вниз. Потом потянулась было к нарт-харуме, чтобы повязать ее на глаза и сойти «за свою». Потом признала бессмысленность всех вышеупомянутых действий по причине несвоевременности: если кто и объявлял в розыск бледнокожую девку в лархане, которая не боится солнечного света, то сличить приметы и ее внешность ребята уже все равно успели.

Ну, конечно, это уже мы слышали. В лицо смотрела стрела.

Можно разглядеть каждый коготь на пальцах, что держат тетиву. Двойную, крученую. Очень близко. Кажется, отсюда видны даже блики света на роговице сквозь плотное плетение черных повязок.

— Когда ж эти дезертиры только кончатся, Наркунгур’ин — муму… — проворчал крупный иртха, сплевывая под ноги. — Только руки лишний раз об их кишки пачкать.

Вот и кончилась удача. Или…нет?

Шара вылезла из перевязи с колчаном, смотала ремешок на чехол анхура. Расстегнула пояс с храгом и медленно опустила тяжелый сверток в жухлую траву.