Корух, точно в детстве, свернулась калачиком, положив тронутую сединой голову на колени говорящего-с-духами.

— Скажи, Хуркул-сама. А может ли Мелх-хар избавить меня от бессонницы?

И, запрокинув лицо, увидела, что тот растерянно улыбнулся одними уголками губ, отчего рисунок ритуальной татуировки на пергаменте лица пришел в движение.

— Может быть, мать Корух. Может быть… спи.

Йарвха бежала, не разбирая перед собой дороги: камни — не камни, скальные площадки, ямы и замерзшие кустики жухлой травы. Излишний вес здорово мешал молодой женщине, ноги ее, привыкшие к чинной поступи, постоянно спотыкались о какие-то неровности, проваливались в трещины меж камней. Сердце, кажется, всерьез собиралось выпрыгнуть наружу через раскрытый от недостатка воздуха рот вместе с облачками пара. Издалека она видела собравшийся на площади народ и наособицу — двоих глашатаев в багряных плащах. Один из них сжимал древко черного знамени с Кургузом, в руках у второго желтел свиток. Под знаменем уже стояли семеро мужчин клана, их фигуры отчетливо выделялись на снежном фоне. Пока все, кого удалось собрать… В глинобитном загоне блеяли овцы, где-то тихонько плакал ребенок… это, наверное, соседки Халгун. Но Йарвха Злая Трава не смотрела в ту сторону — она торопилась домой, вот-вот Раглук с охоты вернется… или уже вернулся, пока она была у шамана. Только бы пронесло беду мимо, как в тот раз. Наплевать на все законы, выйти за пределы стойбища и на тропе подстеречь? А вдруг уже дома? Ах-ха… в глазах темно… уже близко… близко.

При виде отдернутого до стены входного полога, Йарвха уже почуяла неладное. Холодище, нирбугаз на воле, не сай[52]. К чему бы такая щедрость — улицу топить, таингура, что ли девать некуда? Забыв про усталость, молодая женщина влетела в пещеру и…

Возде очага на шкуре сидела мать Тхаурх и бездумно теребила в руках вытащенный из котла черпак. Котелок по-прежнему висел над огнем, только вся вода из него выкипела и по дому, несмотря на распахнутую ветрам дверь полз удушливо-сладковатый чад пригоревшего мяса. Чуть поодаль, в тени, сидел нынешний спутник матери семейства — тоже немолодой уже одноглазый кузнец Сулхур. Прямо у входа, в шаге от ног Йарвхи на земляном полу валялась до боли знакомая охотничья сумка с торчащей из нее заячьей головой, а рядом — толстое зверовое копье. Не успела…

— Раглук? — тяжело дыша, выпалила она.

Мать Тхаурх подняла лицо от несчастной поварешки, чья ручка была перекручена в двух местах.

— Нету… — с бесцветной тоской сообщила она. — Эти заходили… И мальчишку, и Маухура твоего… обоих. Уллах-тагор’ин-глор, младший вовремя из дому убег.

— А… — беспомощно, по-мышиному, пискнула Йарвха.

— Сами ушли, — подал голос молчавший доселе кузнец, — Ни слова ни говоря собрались и ушли. Настоящие мужики, вот это я понимаю! Гордись, шани[53]!

Тхаурх закатила глаза к потолку, шепнув что-то вроде «Глаза бы не глядели…», и неизвестно — кого именно она имеет в виду. Йарвха потрясенно молчала. Вот и Маухур еще…

— Да что они! — не унимался Сулхур. — Я б тоже с ними пошел, да вот один этот, в красном плаще, мне сказал, что не гожусь. «Глаз», говорит, «у тебя несимметричное количество»! — тут он хохотнул, — А так я б еще всем молодым…

— Сиди уж, ящерица безмозглая! — взвизгнула Тхаурх, но не злобно, а испуганно. — И так скоро сами на охоту ходить начнем — малолетки да калеки одни остались! Это я не про тебя…

Упоминание об охоте вернуло Йарвху к действительности, вырвав из дежурного потока сварливых речей домочадцев. Нет, это ошибка. Все неправильно. Закон законом, и война — войной, но ведь в самом деле, нельзя же забирать всех подчистую! Где там эти государевы посланцы? Она… она пойдет к ним. Она скажет: «У меня никого больше нет, оставьте хотя бы сына. Вы уже забрали у меня брата, спутника, даже дочку забрали». Они поймут. Разве такое можно не понять? Вот прямо сейчас надо пойти и сказать, пока не ушли и не увели с собой свежую партию будущих защитников… Быстрее.

И молодая женщина решительно направилась к двери.

— А ты-то куда еще навострилась? — горестно воскликнула Тхаурх ей вослед.

— Мама, котелок с огня снимите уже! — огрызнулась та вместо ответа. — И полог закройте, слышите? Выстудите весь дом, я потом до баков за таингуром бегать не стану!

Йарвха выбежала в зимнюю ночь. Небо над стойбищем уже начинало потихоньку сереть, предвещая рассвет. Среди побледневших звезд глаз отчетливо различал по-прежнему яркую дугу Харуш, да еще на северной стороне неба тревожно подмигивала алым цветом Мугулдуз. Мягкие кожаные башмаки, вовсе не предназначенные для бега по острым камням, не спасали ступни от мелких обломков и голышей, в изобилии покрывавших тропу, сбегавшую к площади по склону, но Йарвха только изредка шипела. Глядеть приходилось исключительно под ноги, из страха оступиться и загреметь вниз. Потому и не сразу заметила…

Площадь была абсолютно пуста. Не было ни гонцов в багряных плащах, ни Раглука, ни Маухура… вообще никого. Даже следов не осталось на скудном снегу — поземкой замело. Женщина остановилась, не веря глазам. Нет… так не бывает. Не должно быть. Уллах-тагор, да сколько же еще веков должно пройти, чтобы духи простили ей, Йарвхе Злой Траве того йерри, осквернившего своим присутствием священный очаг предков? Какую еще кару ей придется принять за прежние ошибки, за нечистые ласки на шкуре у огня…Может быть, довольно? Ну, хватит, а?!

Осиротевшая мать подняла сухие глаза к холодному небосводу. Мугулдуз мерцал в его северной части, подобно тому, как бьется живое сердце. Тяжко, устало, но пока стучит — значит, живое. Мугулдуз… Звезда-Рана. Название было знакомым с детства, но прежде Йарвха никогда не задумывалась над тем, какой же могучий уллах нанес эту рану густой черной плоти ночного неба. Да и неба ли? Кому принадлежит эта боль, бессчетные века пульсирующая в ночи над миром? Йарвха не знала ответа. Но почти не удивилась, когда вместе с облачком пара с ее губ сорвалось:

— Харт’ан Мелх-хар… храни мою дочь… храни сына… всех нас.

Мугулдуз по-прежнему мерцал далеким тревожным светом, но молодой женщине казалось, что звезда слышит ее. И она говорила… говорила…

Она простояла на площади всю ночь, не чувствуя холода, не замечая пронизывающего ледяного ветра. А потом над Унсухуштаном снова взошло неяркое зимнее солнце.

Вот он, вход в пещеры Мории. Шара тревожно прищурилась, созерцая скалу и черную расселину в ней. Привычка стрелка: сначала посмотри, потом сделай. Вдоволь насмотревшись, она сделала шаг под своды пещеры. В сгустившейся темноте она различала, как между замшелых каменных плит пола пробивались жухлые стебельки травы. В этом царстве вечного мрака солнца не хватало даже для растительности. Что ж… примета неплохая. Этим входом, по-видимому, давно не пользовались. Да и в самом деле: ну какой дурак из непосвященных добровольно полезет в узкое каменное горло, в подземную тьму, туда, где самые страшные сны кажутся реальностью, а неведомые и жуткие твари таращат из черноты свои белесые немигающие глаза на незадачливого путника, отважившегося в одиночку прогуляться по покинутому гномами Казад-Думу? Хотя… если одна такая дура нашлась, то, может статься, что живые и разумные существа сюда порою все же забредают… На ум невольно пришел Рагдуф. Тем лучше…

Через несколько шагов девушка почувствовала холод камня. И верно — в локте от ее лба обнаружилась стена, а слева от нее — провал грубо вытесанной арки, еще более черный, чем мрак пещеры. Наплевав на чувство гордости по поводу свойственного оркам ночного зрения, Шара вздохнула, скинула заплечный мешок и извлекла оттуда припасенный факел. Таингур, увы, остался у ребят, и орчихе пришлось на собственной шкуре испытать все трудности разведения огня обычным способом: бесполезный скрежет кремня, гаснущие на труте искорки и долгий поток крепких слов в адрес упрямого фитиля. Как нарочно, фитиль оказался поганый (ну еще бы!) и горящий трут только и мог, что опалить края. Лучница возилась с факелом долго и самозабвенно, поэтому не сразу заметила движение в черноте. В проеме арки, более похожей на дырку в пробитом котелке, возникла фигура. Дернувшись от неожиданности и испуга, девушка выпустила огниво и сосновую палку, немедленно загремевшую по гулкому каменному полу. Левая рука отработанным движением рванулась к плечу, где, скрытый плащом, висел тяжелый боевой анхур, да так и замерла на полпути…