Эта мысль потом нас не покидала. Мы ходили с Серго и Кировым и думали: что со Сталиным происходит, чего он хочет? Такое сужение руководства, почему он предполагает это сделать, зачем? Эти люди хотят со Сталиным работать. К тому же не было серьезных принципиальных разногласий. Одно дело — разногласия с Троцким. Мы жалели зараженные троцкизмом кадры, однако политическая необходимость их отстранения от руководства была ясна. Но Рыкова, Томского, Бухарина, и даже Зиновьева и Каменева мы честно не хотели отсекать».

Микоян — повторим — преувеличивает свою мягкость, но подобный разговор в 1928 году вполне мог состояться. И знаменательно, что авторитет Рыкова тогда еще стоял так высоко, что более молодые товарищи, при всем их честолюбии, сомневались — смогут ли они его заменить. И разница между троцкистами и такими управленцами, как Рыков, для Микояна была очевидна. Трудно было отделаться и от воспоминаний о недавнем тандеме Рыкова со Сталиным и их совместной борьбе с оппозицией.

Как бороться с оппозиционерами, которые еще недавно считались союзниками и помогали сражаться с троцкистами и зиновьевцами? Не так уж просто убедить людей в некомпетентности и неблагонадежности целой группы старых большевиков, опытных управленцев, а без поддержки общественного мнения ни секретариат ЦК, ни генеральный секретарь действовать не могли.

Сталин в первую очередь чаще стал использовать термин «правый уклон», который немедленно подхватила пропаганда. Это не означало немедленного уничтожения — тем более в 1928 году, когда заслуженных старых большевиков еще не расстреливали и не отправляли в лагеря. Но это был сильный и агрессивный ход. Когда придумано клеймо и есть многочисленная клака — нужно только время для того, чтобы загипнотизировать миллионы людей, и они уже лишились последних сомнений в том, что эти товарищи действительно — правый уклон. А уклоны подлежат выправлению. Силу этого клейма отлично понимал и Рыков, повидавший борьбу с уклонами (и даже участвовавший в ней — как правило, в роли примирителя, но нередко и с обвинительными инициативами) еще в подпольные годы. Понимал он и важность пропагандистских технологий, которые растиражируют и огрубят эту мысль Сталина. Что же — уходить из политики? Через два-три года после своего наивысшего взлета, в ситуации, когда вокруг — недоделанные дела, незавершенные начинания. Во многом — его, рыковские начинания.

Троцкий считал эту внутрипартийную войну следствием НЭПа, который внес в политику элемент суматохи и «контрреволюции». Об этом этапе борьбы с «правыми» он писал весьма язвительно: «Партию усыпляли и обманывали. Правый уклон оказался воплощен в лице… Фрумкина. Публично Рыков и Сталин одинаково боролись против Фрумкина и Шатунского, причем это лицедейство и называлось борьбою против правого уклона. Боролся ли сам Фрумкин против себя — нам неизвестно. Мы даже думали одно время, что особым постановлением ЦКК Фрумкин приговорен к нераскаянному состоянию, дабы имелся под рукой всегда готовый объект для потребностей борьбы с правым уклоном»[143]. Версия, безусловно, остроумная.

Спор политиков иногда напоминает дискуссию математиков. Ведь основная задача для управленца — просчитать последствия каждого важного шага. Для государственной безопасности, для промышленности, для частных хозяйств — и так далее. Приходится составлять своеобразные уравнения со многими неизвестными. Выдающимся политиком-математиком был Ленин. Расчеты позволяли ему идти на риск, заключая Брестский мир, заменяя продразверстку продналогом, вводя НЭП… Он не боялся резко менять курс, когда, анализируя сотни параметров, видел, что новое решение даст больше преимуществ, чем издержек. Даже если издержки опасны! Так и в 1917 году, раскачивая революционную ситуацию, Ленин исправно анализировал соотношение сил. Со стороны его действия часто казались авантюрой — в первую очередь Рыкову. Но результаты часто заставляли оппонентов пересмотреть свои позиции. Разумеется, если учесть основные задачи, которые стояли перед Лениным: усиление большевиков, захват и удержание власти, переход к социализму. Спор со Сталиным (в значительной степени заочный) чем-то напоминал те дискуссии десятилетней и двенадцатилетней давности.

^{Алексей Рыков. 1920-е годы [РГАСПИ. Ф. 669. Оп. 1. Д. 25. Л. 83]}

Фигурой умолчания стал тот факт, что во многом (хотя и с существенными различиями) Сталин на этот раз повторял концепцию Троцкого, с которой когда-то сражался вместе с теми же Рыковым и Бухариным. В этом нет ничего странного: политик вправе заимствовать идеи у противников, вправе и менять стратегию в соответствии с обновленными расчетами, с новыми задачами. Сталин считал, что его курс позволит за десятилетие сделать страну мощнее и независимее.

И получалось, что, критикуя троцкизм, Рыков на этот раз нападал и на сталинский курс — вольно или невольно. Он не просчитал, что борьба может зайти слишком далеко. «Правому уклону» припомнили все, что могли припомнить. После «великого перелома» Сталин намеревался просеять кадры, поменять, омолодить правящую элиту. Процесс логичный, учитывая революционные изменения в экономике. Спор с правыми стал одним из поводов для «кадровой революции». Закономерно, что Рыков оставался на высоком посту дольше других «вождей ленинской гвардии», замеченных в спорах со Сталиным. Тут сыграл роль и присущий Алексею Ивановичу дипломатизм (он ведь чаще других «правых» соглашался со Сталиным), и трудная ситуация с хлебными поставками, в которой Рыков разбирался лучше других — и это понимали Сталин и Молотов. А Алексей Иванович, то и дело получая «черные метки», старался не обращать на них внимания. Чувствовал себя незаменимым? После десяти с лишком лет на олимпе — конечно, он свыкся с высоким положением, относился к нему как к чему-то вполне естественному. Дело не в материальном положении, не в привилегиях, которые Рыков (впрочем, как и его оппоненты) практически не замечал и ценил невысоко. Он привык участвовать в обсуждении важнейших государственных решений, отстаивать свою стратегию, привык быть лидером среди директоров, главных инженеров и экономистов. Находил в этом азарт — как некогда в подпольных приключениях. Поэтому после отставки (хотя и ожидаемой) в декабре 1930 года Рыков не сумел справиться с депрессией. Он осунулся, стал молчалив, слова давались ему как будто с болью. Почти месяц он существовал «между небом и землей», без должности. Это был худший «отпуск» в его жизни. А в конце января 1931-го бывшего главу правительства назначили наркомом почт и телеграфов СССР (в 1932-м его переименуют в Наркомат связи) — пост немаловажный. Но и он не вдохновлял человека, почувствовавшего вкус власти.

В первые дни 1929 года Рыков уже чувствовал себя чужим в партийной верхушке. Бухарин снова выступил в прессе с шумной статьей против сверхиндустриализации. Сторонники Сталина пошли в атаку на правых… Но, будучи ушлым политиком, Алексей Иванович старался не обращать на это внимания, тем более что за ним по-прежнему стояла почти вся исполнительная власть.

Решительный бой состоялся 30 января, на заседании Политбюро и Президиума ЦКК. В атаку пошел Орджоникидзе — партиец, который еще недавно демонстрировал почтительное отношение к Рыкову. Товарищ Серго сообщил о контактах Бухарина с Каменевым — то есть о сговоре оппозиционеров. Более того, об этих переговорах, оказывается, знали Рыков и Томский. Знали, но не информировали ЦК. Это напоминало заговор. И они не стали каяться. Бухарин обвинил своих критиков в неисполнении решений XV съезда. Рыков и Томский поддержали Бухарина, впервые выступив единым фронтом. Специальной комиссии во главе с Орджоникидзе поручили написать резолюцию, оценивающую взгляды Бухарина. Кстати, именно тогда зиновьевцы, давшие показания против Бухарина, вернулись на достаточно ответственные посты: Каменев возглавил Научно-техническое управление ВСНХ, Зиновьев стал ректором Казанского университета, Пятаков стал председателем Госбанка. В то время при выборе кандидатов на столь высокие должности партийная грамотность считалась еще важнее профессионализма. Зато сторонники правых — настоящие и мнимые — еще с лета 1928 года один за другим теряли посты. Особенно заметным стал уход Угланова из Московской партийной организации. Его перевели к Рыкову — народным комиссаром труда. Как партийный лидер он был нейтрализован.