Самую радикальную позицию занял молодой (ему еще не было тридцати) Николай Бухарин, рассуждавший о необходимости разжигать революционную войну, которая из России переместится в Европу. Скорее всего, Рыков в то время тоже все ближе склонялся к такой точке зрения, хотя с оговорками. Более опытный политик, он держал в голове больше возможных вариантов развития событий.

С другой стороны, высоко оценивал готовность России к социалистической революции Сталин — проявивший себя в те дни действительно как «верный ученик Ильича», как его уши, глаза и голос: «Поскольку рабочие вмешиваются активно в процесс организации контроля, обмена, постольку у нас ставится практически вопрос о социалистической революции»[53].

Сталин категорически возражал против поправки в резолюцию съезда, которую хотел внести Евгений Преображенский. Последний предлагал указать на то, что «напряжение сил» в борьбе за государственную власть уместно «при наличии пролетарской революции на Западе». Уверенно оседлавший революционную риторику Сталин убедительно бушевал: «Я против такой резолюции. Не исключена возможность, что именно Россия явится страной, пролагающей путь к социализму». Согласно это точке зрения, «база нашей революции шире, чем в Западной Европе». Более того, «надо откинуть отжившее представление о том, что только Европа может указать нам путь. Существует марксизм догматический и марксизм творческий. Я стою на почве последнего». В итоге съезд провозгласил необходимость вооруженного восстания для завоевания власти пролетариатом и беднейшим крестьянством.

На съезде развернулась и дискуссия о будущем Советов. Начало ей положил Ленин, направивший участникам июньского тайного совещания высших партийных функционеров свои тезисы. И если в тезисах апрельских он предлагал партии лозунг «Вся власть — Советам!», то тезисы июньские содержали нечто противоположное. Ленин испытывал глубокое разочарование в Советах, которые не просто отказались быть альтернативой Временному правительству, но и оказались его опорой. Так, после июльских событий ЦИК Советов признал «неограниченную власть» и «неограниченные полномочия» Временного правительства. И теперь, по мнению Владимира Ильича, Советы следовало рассматривать как «фиговый листок контрреволюции». Григорий (Серго) Орджоникидзе вспоминал, что в этот период Ленин возлагал свои надежды на фабрично-заводские комитеты.

Тезисы Ленина вызвали бурные споры участников конференции. За них решительно высказались Яков Свердлов и Вячеслав Молотов, против — Виктор Ногин, Моисей Володарский и — да, да! — Алексей Рыков. После несколько ленивой полемики (собравшиеся не cочли этот вопрос остро актуальным!) ленинские тезисы были отвергнуты большинством голосов — 9 из 15.

Почти повторилась ситуация со знаменитыми «Апрельскими тезисами», которые поначалу встретили неприятие большинства. Теперь же вождь поверг это большинство в недоумение идеями «антисоветскими». Рыков считал, что кардинальная смена официальной большевистской точки зрения на Советы ударит по авторитету партии. Отказываться от такого важного инструмента, как Советы, не стоило. Иначе партия со временем окажется в двусмысленном положении: наладится работа в Советах, понадобится этот орган — и придется снова пересматривать свою программу. Рабочие этого не поймут… Эсеры непременно используют это шараханье в своей пропаганде. Ожесточенного спора не получилось: Ленин на съезде, как известно, попросту отсутствовал. С Алексеем Ивановичем на этот раз согласилось большинство.

И все-таки Рыков к концу лета 1917 года в значительной степени примирился с правотой Ленина. Через силу, но примирился. Поверил, что можно перешагнуть через буржуазность Временного правительства, через их зависимость от Лондона и Парижа — и начать строить социализм, о котором они двадцать лет толковали. Для этого приходится быть агрессивнее, прямолинейнее. И ведь такая программа работает: число сторонников партии росло быстрее, чем старые большевики могли мечтать. И люди примыкали к ним именно из-за радикализма по военному и земельному вопросам.

Этот съезд очень скоро забылся, но именно после него фамилия Рыкова снова часто звучала в разговорах партийцев. За Москву в революционной борьбе в то время отвечали как раз два «еретика» — Рыков и Ногин.

Съезд избрал ЦК, в который вошли и многие отсутствовавшие на форуме товарищи, начиная с Ленина, набравшего наибольшее количество голосов. Рыков после перерыва снова вошел в состав ЦК, заняв высокое восьмое место по голосам товарищей. Еще важнее другое: в руководящий орган большевиков избрали и Троцкого — причем по количеству голосов он уступил только Ленину и Зиновьеву. Очевидно, что большевики приветствовали появление в своих рядах столь сильного оратора и организатора. Словом, межрайонцы окончательно слились с большевиками — и это можно было трактовать как заметную победу Ленина. В ЦК вошел 21 человек, еще десятерых избрали кандидатами.

Рыков тем временем стал завсегдатаем московских митингов. В этом он видел свою обязанность. Только личный пример мог организовать новых большевиков на такую же «общественную работу». Тем более что противники выдвинули железобетонный аргумент против Ленина, а заодно и против всей партии, объединившей самых решительных левых радикалов. Аргумент, к которому иногда прибегают и в наше время, в том числе в социальных сетях, которые заменили «гайд-парки» под открытым небом. В упрощенном, уличном варианте он звучал так: «Ленин — немецкий шпион». Шпионов не любят даже в бурные революционные годы. И даже учитывая кризис черносотенного движения, со шпионами и их пособниками в годы войны тысячи людей готовы были расправиться без сожаления.

Предыстория этой версии такова. Весной из немецкого плена вернулся бывший прапорщик 16-го Сибирского полка Дмитрий Ермоленко. В контрразведке он дал показания, что был завербован немецкой разведкой «для ведения агитации в пользу скорейшего заключения сепаратного мира с Германией». Кроме того, он сообщил, что «офицеры германского генерального штаба Шидицкий и Люберс ему сообщили, что такого же рода агитацию ведут в России агенты германского генерального штаба — председатель секции „Союза освобождения Украины“ А. Скоропись-Иолтуховский и Ленин. Ленину поручено всеми силами стремиться к подорванию доверия русского народу к Временному правительству»[54]. Россказни прапорщика — зыбкий фундамент, но на нем противники большевиков постарались закрепить массивную постройку.

5 июля 1917 года в газете «Живое слово» вышел хлесткий материал Григория Алексинского под немудреным названием «Ленин, Ганецкий и К° — шпионы». Судьба журналиста показательна: в 1905–1908 годах он примыкал к большевикам, не раз общался и с Лениным, и с Рыковым. А в 1917-м не было у ленинцев более последовательного противника, чем Алексинский. А статья в те годы бодро «пошла в народ», в фольклор. Кажется, именно тогда слово «шпион» стало в России общеупотребительным. Пришлось бороться с этой идеей не только публицистическими методами. Рыков осознавал, что более важной задачи в партийной борьбе не существует. Каждое появление большевиков на митингах и демонстрациях сопровождалось обвинениями в работе на немцев.

Вот уж чего не ожидал Рыков, так это новых уличных боев — в духе 1905 года. После освобождения из Нарыма он считал, что страна стала лояльной по отношению к заслуженным социалистам… Но политика партии и политика Временного правительства схлестнулись в острой схватке за будущее революции. Рыков верил, что, в отличие от царского времени, компромисс все-таки возможен, и считал, что ответственность за обострение ситуации лежит не в последнюю очередь на Ленине, на его радикализме. Но от боев профессиональный революционер не уклонялся — «сражался» не без куража.

Такие политические потасовки в те дни случались во всех крупных индустриальных городах России. Но в Москве и Петрограде все происходило интенсивнее и жестче. К тому же в этих городах было с кем сражаться… Бывшие (и не только бывшие) офицеры, осколки монархических движений, уволенные полицейские составили консервативное крыло «улицы» — впрочем, совершенно растерянное после Февраля. Вмешивались в политические турниры и представители «правящих партий» — правых эсеров, октябристов, кадетов. Для них большевики, анархисты и постепенно проявлявшие себя левые эсеры представлялись опасной разрушительной силой, в борьбе с которой все средства хороши. Частенько неугодных ораторов стаскивали с трибуны — и начиналась драка. Случалось такое с Рыковым — и не один раз.