Блистательным оратором Алексей Иванович по-прежнему не считался, но общаться с народом в собственной манере научился давно. Однажды на Тверской его выступление едва не закончилось побоищем. Он критиковал буржуазное правительство, говорил о повороте к социализму. Возможно, коснулся и военного вопроса, окрестив подготовку очередного наступления бессмысленной — он считал именно так. И что же? Во время его выступления поднялся дикий крик «чистой публики». Противники, наслушавшиеся рассказов про «пломбированный вагон» и работу Ленина на Германию, сначала попытались зашикать Рыкова, а потом перешли к агрессивным оскорблениям. От крика на мгновение у Алексея Ивановича заложило уши. Никаких телохранителей у Рыкова в тот день не было. Очевидно, такого агрессивного приема он не предполагал.

«Сторонники „демократии“ и „свободы слова“ накинулись на одинокого Алексея Ивановича, схватили его за горло и принялись душить. Алексей Иванович потерял сознание, и лишь благодаря двум-трем рабочим, которые, случайно проходя мимо этого митинга, увидели своего товарища, которого избивала буржуазная сволочь и интеллигентское отребье Москвы, кинулись на защиту Алексея Ивановича, он был вырван из рук разъяренных палачей»[55]. Так рассказал об этом эпизоде Ломов — человек простодушный и любивший острые формулировки. Правда, Георгий Ипполитович опубликовал эти мемуары в своей брошюре о Рыкове, когда тот был председателем Совнаркома. Его — преемника Ленина — прославляли, как могли. И все-таки достоверность этого эпизода сомнений не вызывает. Такие сцены на столичных улицах в 1917 году случались каждодневно. Правда, далеко не всегда в политических боях без правил принимали участие видные партийцы.

Удивить Рыкова трехпалым свистом или мордобоем было непросто: эту азбуку он изучил еще в Саратове, да и в ссылках повидал всякое. И вот снова — синяки, разбитые очки. Снова тело ноет как после боксерского поединка. Спортом Рыков, в отличие от Ленина, не интересовался, но в уличных «соревнованиях» участие принимал не раз. Почти как в царские времена, он снова столкнулся с уличным мордобоем. Хотя — почему «почти»? Рыков постарел, а били его на этот раз не менее жестоко, чем когда-то в Саратове или в Самаре. Но после этого случая ответственных партийных товарищей на митингах защищали специально подобранные рабочие или солдаты. А как иначе? У Рыкова не было ни времени, ни желания лечиться, проводить время в госпиталях. Ушибы, переломы — кто их разберет? С иронией тогдашние большевики пересказывали легенды о британских профессиональных боксерах, которые дерутся чуть ли не «до последней крови», да с каким умением! Со смехом сравнивали свои скудные бицепсы с фигурами атлетов, которые в те годы любили изображать на открытках. Они еще были сравнительно молоды и жизнелюбивы — и постоянно перемежали принципиальные споры юмористическими «подначками». Да, это была война. После таких эксцессов видные партийцы, по решению партии, обзавелись боевиками, чтобы активно, но почти безопасно участвовать в уличной политической жизни.

Заметно, что после этого Рыков стал действовать несколько радикальнее, что принято рассматривать как проявление партийной дисциплины. Но, возможно, на него повлияла и политика Временного правительства, которая упиралась в продолжение войны. С этим Рыков смиряться не собирался. К тому же летом он увидел, что Керенский, лавируя между радикалами, постепенно возрождает всевластие жандармов. Рыков не мог согласиться, что пришло время для «порядка» на улицах. Революция продолжалась, а новый кандидат в диктаторы пытался ее придушить. Рыков явно оказался по другую сторону баррикад и сжег мосты — сначала мысленно, а потом и на деле. Хотя арестам его не подвергали, о чем, возможно, впоследствии сожалели… Не занимая громких официальных партийных должностей, он постепенно стал неформальным лидером московской партийной организации, хотя постоянно бывал и в Петрограде.

27 июля 1917 года Александр Керенский подал идею провести в Москве Государственное совещание — форум, который символизировал бы единство разных политических сил России ради сохранения государства, ради сохранения армии. Лидер Временного правительства явно готовил свой триумф. На подготовку хватило двух недель. Рыков получил ответственное партийное задание: максимально скомпрометировать эту акцию. И несмотря на активное противоборство правых эсеров, меньшевиков и подконтрольного Керенскому государственного аппарата, удалось ему многое.

Вроде бы совещание в Большом театре прошло с размахом, с помпой. В собрании участвовало около 2500 представителей самых разных политических флангов. 488 депутатов Государственной думы всех созывов, 129 представителей от Советов крестьянских депутатов, 100 делегатов от Советов рабочих и солдатских депутатов, 147 — от городских дум, 117 — от армии и флота, 313 — от кооперативов, 150 — от торгово-промышленных кругов и банков, 176 — от профсоюзов, 118 — от земств, 83 — от интеллигенции, 58 — от национальных организаций. Заседали и обменивались красивыми речами четыре дня — с 12 по 15 августа. Выступали министры и генералы, думские и советские ораторы. Казалось, вся Россия приветствует Керенского. Именно — казалось!

Большевики собирались выступить на совещании со своей весьма резкой декларацией, в которой сам этот представительный форум объявлялся контрреволюционным. После этого они намеревались демонстративно покинуть зал Большого театра. Рыков вместе с товарищами несколько недель занимался подготовкой этого эффектного демарша, который, впрочем, не состоялся. Руководители ЦИК Советов рабочих и солдатских депутатов — эсеры и меньшевики — постарались не допустить большевистскую делегацию до совещания. Большевики на совещание все-таки прорвались — но не внушительной группой, а в делегациях профсоюзов, кооперативов… Зачитать декларацию им не удалось, но они демонстративно передали ее в президиум. И хотя на этом форуме торжествовали правые, добиться определенного резонанса большевикам удалось.

А у Керенского триумфа не получилось. Он говорил о примирении и объединении страны, но никаких фундаментальных документов совещание не приняло, а главнокомандующего генерала Лавра Корнилова в Большом театре и вокруг него встречали как героя. В нем уже всё яснее видели кандидата в долгожданные русские Бонапарты — и многих это устраивало. Но не Керенского и не большевиков.

Однако главное, как считал Рыков, состояло в другом. Большевикам удалось ответить на созыв «контрреволюционного» совещания грандиозной забастовкой. Только в Москве, стараниями большевиков, на работу не вышли более 400 тысяч пролетариев. К тому же к стачке присоединились рабочие пригородов, близлежащих поселков и подмосковных станций железных дорог. И даже предприятия далеких от Белокаменной губернских городов. Многим запомнилась массовая забастовка на станции Черусти во Владимирской губернии. Это был убедительный ответ Временному правительству: большевики продемонстрировали, что не считаться с ними невозможно. «Стачка в Москве 12 августа доказала, что активный пролетариат за большевиками», — писал Ленин. Эта массовая забастовка вопреки стараниям Керенского, безусловно, повысила авторитет Рыкова в партии накануне решительных действий. За несколько дней многое поменялось. Теперь Керенский побаивался и Корнилова, и большевиков. Надеялся столкнуть их лбами, надеялся найти опору против обоих — в Учредительном собрании, которое он стремился возглавить.

Во Временном правительстве состояли сплошь люди весьма образованные, и они хорошо знали слова Никколо Макиавелли из трактата «Государь», адресованного Лоренцо Медичи Великолепному — одному из главных тузов Флорентийской республики: «Каждый государь желал бы прослыть милосердным, а не жестоким, однако следует остерегаться злоупотребить милосердием». Эти строки — кто в переводах, кто в оригинале — внимательно читали все политики того времени.