Рютин — человек гордый и мужественный, сам сторонник жестких мер, в свое время предлагавший на московских улицах «отоваривать» троцкистов дубинками, — никогда не отказывался от авторства этого текста. Только признавал, что редактировать эти материалы ему помогали Каюров и секретарь «Союза марксистов-ленинцев» Михаил Семенович Иванов, давний знакомец Рютина. Такой состав редакторов, по-видимому, соответствовал истине. Не давал показаний об участии Рыкова или Бухарина в написании «платформы». Но достаточным оказалось и то, что они ее читали. Их в этом смысле судили «за недоносительство». И за лицемерие — ведь Рыков позже неоднократно с высоких трибун клеймил эту программу, а тут оказалось, что он ее читал. И — по некоторым очень малодостоверным показаниям — даже имел (некоторое, косвенное, частичное) отношение к ее созданию.

Почему рютинское движение так всколыхнуло ЦК, прессу и НКВД? Сталин то ли воспринял угрозу всерьез и счел, что рютинцы могут действительно положить конец его власти, то ли посчитал «рютинскую платформу» удачным поводом для наведения порядка. Сталин понимал, что за Рютиным и Каюровым не пошли, не успели пойти «массы». Но определенно он опасался, что такие идеи могут завоевать популярность — и среди партийцев, и в ненадежной крестьянской среде. И Рютин первым — как по заказу вождя — сформулировал идею, которая позже позволит покончить со всеми «уклонистами»: идею единого антисталинского фронта от Троцкого до правых. Это — то, чего власть опасалась. И то, что подходило для энергичной демонизации любых уклонов в прошлом и настоящем.

Тенью падал на Рыкова и тот факт, что в «Союзе марксистов-ленинцев» состояли некоторые участники «школки Бухарина», и то, что Радин и другие соратники Рыкова подталкивали бывшего предсовнаркома к активным действиям, имея в виду «платформу Рютина». Правда, любой адвокат представил бы Рыкова человеком, который откровенно презирал рютинский круг и не состоял ни в каком «союзе» второстепенных партийных деятелей. Но никакой адвокатуры на тех процессах не было, да и не могло быть.

В своей «платформе» Рютин — темпераментный публицист — кроме прочего, сравнивал Сталина с Нероном и предрекал голод из-за перегибов коллективизации. «Ни один самый смелый и гениальный провокатор для гибели пролетарской диктатуры, для дискредитации ленинизма не мог бы придумать ничего лучшего, чем руководство Сталина и его клики», — утверждал Рютин. Кроме того, он постулировал такие планы: «1. Ликвидация диктатуры Сталина и его клики. 2. Немедленная смена всей головки партийного аппарата и назначение новых выборов партийных органов на основе подлинной внутрипартийной демократии и с созданием твердых организационных гарантий против узурпации прав партии партийным аппаратом. 3. Немедленный чрезвычайный съезд партии. 4. Решительное и немедленное возвращение партии по всем вопросам на почву ленинских принципов». Это воспринималось как план заговора, не больше и не меньше. Были в его «платформе» и пункты, которые могли понравиться массам: снижение цен во внутренней торговле, повышение — для экспорта. Рыков к таким идеям «дилетантов» (а экономистом Рютин начал работать совсем недавно и без соответствующего образования) относился высокомерно. Их формально объединяло одно — рубеж сталинской политики, который оба не смогли пройти без дискуссий, — форсированная индустриализация и коллективизация. Но с этим политическим поворотом не соглашались слишком многие — и Рютин был в этом ряду далеко не самой грозной фигурой. Другое дело, что только он составил манифест с практическим руководством — почему и как следует отнять власть у Сталина и Молотова. А к документам, к публицистическим призывам в то время относились крайней серьезно. Помнили о том, как публицистика Герцена, Чернышевского, Михайловского, Плеханова, Ленина перевернула империю. Но Рыков к этим бумагам явно не имел никакого отношения — только читал их и, возможно, обсуждал. Долгое время Алексей Иванович верил, что неучастие в написании «платформы» поможет ему избежать самых крупных неприятностей. Эту линию обороны он держал упорно. Но потом, на следствии и на суде, и Рыков, и Бухарин в той или иной форме признали участие в написании «рютинской платформы».

Рыкова и всех правых почти намертво привязали к Троцкому. Несмотря на то, что до последних дней они работали на «сталинский СССР», создавали его промышленный потенциал, его пропагандистскую витрину, а Льва Давидовича Алексей Иванович никогда не считал ни приятелем, ни соратником… Все это легко списали в архив, приписав Рыкова со товарищи к правому крылу троцкистов. Без этого хода никакого Большого террора не получилось бы. Только Троцкий мог стать «полюсом зла» в быстро зарождавшейся советской мифологии. Остальные потенциальные оппоненты, начиная с Зиновьева и заканчивая Рыковым, были для этой позиции слабоваты. По разным причинам. Кому-то не хватало славы, всенародной известности, внешнего блеска. Другим — идейного авторитета. Третьи слишком часто и легко проигрывали в политической борьбе — тому же Сталину. Рыков? Конечно, он не мог стать в массовом сознании главным отрицательным героем эпохи. Его можно было представить двурушником, предателем, который покусился на суверенное развитие Советского Союза, но — только под косвенным руководством главного тарантула, Троцкого. Слишком уж не походил Рыков, в котором привыкли видеть хозяйственного руководителя, на создателя политической антисистемы. Поэтому закадровая фигура Троцкого оставалась важнейшей во время всех московских процессов. Он годился в «демоны революции». И Сталин, и Ежов, и Вышинский не могли не видеть натяжку в этой системе аргументов, хотя и могли искренне верить в тактический союз правых с Троцким. Но — парадокс! — только такой сюжет, по их мнению, мог убедительно и грозно прозвучать на весь мир.

В тот момент Ежов сосредоточил в своих руках немалую власть, одновременно оставаясь важной фигурой в ЦК и получив лубянскую вотчину. Но к власти привыкают быстро, и он постарался не упустить своего шанса, круто взявшись за дело. Делом яростного ежовского честолюбия было — довести все громкие дела до суда и до самых строгих приговоров. Для достижения этой цели он готов был нажимать на любые рычаги, не опасаясь даже испортить отношения с влиятельными представителями сталинской группы, поскольку заручался стратегической поддержкой генерального секретаря.

Нарком решил отличиться, полностью очистив государственный аппарат от всех неблагонадежных — да еще с солидным запасом, для верности и эффекта. «Рыкова — бить» — такая запись сохранилась в записной книжке Ежова. Определение задачи, которую Ежов не считал самой простой, памятуя, что Рыкова, из лидеров «правой оппозиции», дольше всех сохраняли на высоких постах. Вынуждены были сохранять. Ежов привык видеть Алексея Ивановича в ореоле власти, председателем Совнаркома, исконным кремлевским жителем. Относился к нему с пиететом, а может быть, и не без зависти. И вот Рыков превратился в ничто, а точнее — в мишень. И Ежов начал усиленно собирать на него показания, которые должны были высветить тайную деятельность Алексея Ивановича как многолетнего тайного противника советских порядков, начиная с первых дней революции. Работал Ежов энергично, все шестеренки в его системе крутились исправно.

Непросто было доказать, что Рыков активно руководил «вредителями». Этот тезис не подтверждали даже ключевые показания, полученные Ежовым. Но там, где не хватало фактов, он научился использовать патриотическую риторику.

Лыком в строку встали и показания одного из доверенных секретарей Рыкова — Бориса Павловича Нестерова, который признался, что участвовал в тайной организации правых. Алексей Иванович доверял ему, а Нестеров поведал в том числе и о том, как, после отставки Рыкова с поста предсовнаркома, Нестеров, работавший в Свердловске, навещал бывшего начальника в его квартире: «Рыков не щадил красок, чтобы представить дело таким образом: практическое осуществление политики партии подтверждает наш прогноз; в области индустриализации больше разговоров об успехах, чем самих успехов, кричим о том, что много понастроено заводов, но заводы эти не работают». В еще более мрачных красках Рыков, по словам Нестерова, описывал положение дел в сельском хозяйстве и в партии. В результате они приняли решение «бороться с партией всеми методами»[184], включая террористические. Рыков на очных ставках сопротивлялся, называл Нестерова «больным головой», обращал внимание, что он говорит только о критике политики партии, но ни одного примера террористической деятельности не приводит. Действительно, это звучало малоубедительно. Ежов рассчитывал на широкий круг свидетелей обвинения, на массовость признаний. Стенограмму этой очной ставки читал Сталин. Вряд ли его могли в чем-то убедить хлипковатые нестеровские показания. Разве что вместе с другими деталями мозаики.