Еще одна небесспорная рыковская идея — децентрализация. Он не отрицал, не мог отрицать важность плана, но возражал против мелочного контроля за всеми отраслями — в том числе и потому, что страна не располагала для этого действенной бюрократической вертикалью. Он уповал на конкуренцию — и в частном, и в государственном секторе — и не считал бедой, если отстающие предприятия «вылетят в трубу». На XV партконференции, в 1926 году, он сетовал, что сложившаяся система управления «покоится еще на такой централизации, которая покоится на недоверии к каждому нижестоящему звену»[103]. По его мнению, с таким настроем приступать к индустриализации невозможно.

В этом он видел не только мертвящий бюрократизм, который бранили все кому не лень, но и реликты военного коммунизма и предлагал средний путь между «анархией» и тотальным «ручным управлением». В тех отраслях, которые могли быстро реагировать на спрос, рыковская умеренность давала недурные результаты. Но универсальным лекарством от всех болезней она не стала.

Тем временем противники НЭПа (в первую очередь Зиновьев и Каменев, а со своей стороны и Троцкий) обращали внимание на усиление кулака, на расцвет наемного труда в деревне, на опасное расслоение сельского населения: бедные становятся беднее, богатые — богаче. Рыков не видел в этом ничего страшного, с трудом подбирая слова, которые бы не нарушали социалистических канонов. Противники экономики по-рыковски заодно критиковали партаппарат, созданный Сталиным и в значительной степени ставший его оружием. Рыков отбивал атаки оппозиционеров на аппарат, критикуя фракционность и «огульную критику» партаппарата. Да и в спорах Сталина и Троцкого о будущем социализма Рыков склонялся к точке зрения генерального секретаря, который в то время стоял на куда более умеренных позициях — и не высказывался о скором сворачивании НЭПа с его буржуазным флером. Так сложился тандем Сталина и Рыкова, который соратники поначалу не замечали, считая обоих не самыми яркими большевиками.

Так НЭП стал взлетом Рыкова, его козырем. Но в нем же таилась и опасность для политического будущего нового председателя Совнаркома. При очевидной (для всех, кроме крайне левых) практической необходимости новой экономической политики многие понимали моральную сомнительность этой политики для сторонников социализма. Когда-нибудь с НЭПом придется расправляться — и большой вопрос, сумеет ли тогда товарищ Рыков вывернуться и занять новые позиции. Уж слишком сама его бородка ассоциировалась с развитием частных предприятий и кооперативов. Осознавал ли он сам, будучи опытным политиком, такую опасность? Скорее всего, для Рыкова главным был экономический результат, в хозяйственных успехах (даже скромных) он видел свою самую надежную «охранную грамоту».

Еще одна особенность НЭПа — пришествие в Советскую Россию иностранного капитала. Америка в СССР решительно вошла в моду (кстати, параллельно Штаты стали играть куда большую, чем прежде, роль и в судьбах Европы). Как раз в 1924 году на экраны страны вышла кинокомедия Льва Кулешова «Необычайные приключения мистера Веста в стране большевиков». И даже беспризорные мальчишки распевали песенки о заокеанской стране.

К середине 1920-х стало ясно, что без иностранного капитала развиваться все труднее. Некоторые предприятия сдавались в аренду иностранным фирмам в форме концессий. В 1926–1927 годах СССР заключил 117 концессий — договоров, которые государство подписывало с иностранными фирмами о передаче в эксплуатацию на определенных условиях предприятий, земельных угодий с правом индустриального и жилого строительства и даже добычи полезных ископаемых. Удельный вес концессионных предприятий наиболее значительным оказался в добыче свинца и серебра — 60 %, марганцевой руды — 85 %, золота — 30 %, в производстве одежды и предметов туалета. Заезжие специалисты многому могли научить нашенских — в особенности молодых. Это была тоже часть рыковской программы. На Западе к советской системе относились опасливо и даже неприязненно, но — рынок есть рынок. Правые политики старались чинить препятствия бизнесменам, сотрудничавшим с Советами, но остановить этот процесс не могли. По другой версии — проникая в страну социализма, иностранные господа стремились «разложить ее изнутри». Версия противоречивая: с одной стороны, с Москвой частенько сотрудничали люди левых убеждений — такие, как Арманд Хаммер. С другой — конечно, без тайных агентов в таком деле не обходилось, и в СССР к этому были готовы, заваривая собственную разведывательную игру.

Вскоре после смерти Ленина Совнаркому пришлось столкнуться с серьезной, трагической проблемой, в которой видели опасность для всей советской власти.

Лето 1924 года выдалось на редкость засушливым, хлеба остро не хватало. Для крестьянской страны это проблема первостепенная. В стране снова возникла угроза голода, а значит — и бунта… Приходилось принимать чрезвычайные меры. Рыков — надо признать — решительно взял на себя ответственность за ликвидацию последствий недорода — и совершил долгую поездку по Поволжью и другим проблемным краям. По сравнению с голодом 1921–1922 годов ситуация сложилась не столь драматичная, но на этот раз действовать пришлось без Ленина. 24 июля 1924 года было принято постановление ЦИК и СНК СССР «Об учреждении Комиссии при СНК СССР по борьбе с последствиями неурожая». Ее возглавил Рыков. ЦИК и СНК СССР приняли постановление о льготах по единому сельскохозяйственному налогу для жителей местностей, особо пострадавших от неурожая.

В середине лета Рыков публично заявил, что засуха в этом году охватила пять губерний и областей полностью (республика немцев Поволжья, Сталинградская, Калмыцкая область, Кабардино-Балкария и Астраханская), а восемь — частично (Самарская, Саратовская, Воронежская, Ставропольская, Уральская, Харьковская, Донская область и Терская область). На этой территории проживало 8 миллионов человек. Не без осторожного оптимизма отмечалось, что в 1921 году недород охватил территорию, населенную 30 миллионами. Судя по всему, Рыков и Сталин тем летом в публичных выступлениях несколько смягчали сложившуюся ситуацию.

^{Рыковские «Письма в деревню»}

Поездку Рыкова по родному Поволжью в те голодные недели достаточно подробно освещали в газетах. Их читал в своем «итальянском далеко» и Максим Горький. В поездках Рыков держался деловито и без паники — некоторые встречи получили даже ностальгический оттенок. Так, в родном Саратове его встречали приветственным митингом, устроили даже прогулку по Волге. В Саратове не забывали, что правительство возглавил их земляк, и гордились этим. Нигде он не видел столь шумного и одобрительного приема, как в Саратовской губернии. Рыков немного оттаял, улыбался, но и от проблем отмахнуться не мог. Он видел непрополотые, полузаброшенные огороды — именно в тех уездах, которые голодали, — и с трудом сдерживал гнев. Предлагал крестьянам выбрать ходоков, чтобы съездить в те хозяйства, где одинаковая земля при схожих условиях, но «при лучшей обработке уродила в десять раз больше». Рыков упрекал нерадивых, пытался до них достучаться — чтобы учились у тех, кто умеет работать по-новому: «К таким хозяйствам нужно присматриваться, допытываться, отчего это происходит, и перенимать. Если крестьяне бросят свои прадедовские обычаи, путем мелиорации и другими способами, согласно агрономии, улучшат обработку земли, то они навсегда избавятся от того, чтобы каждые три года постигал их неурожай и голод»[104].

На него поглядывали скептически: разве можно навсегда победить голод?

Чаще всего его спрашивали — не слишком ли много хлеба мы вывозим за рубеж, когда в стране есть нечего. О том, как председатель Совнаркома отвечал на этот вопрос, можно судить по его «Письмам в деревню», которые, кстати, дали сильный пропагандистский эффект. Их публиковали и в центральной, и в местной прессе — и читали взахлеб, потому что верили, что именно из этих заметок председателя Совнаркома можно извлечь правду о будущем, о том, как выйти из недорода…