Юрий Поликарпович Кузнецов Отпущу свою душу на волю… © Кузнецов Ю.П., наследники, 2023 © Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2023 Деревянный журавль Тихий край. Невысокое солнце. За околицей небо и даль. Столько лет простоял у колодца В деревянном раздумье журавль. А живые – над ним пролетали И прощально кричали вдали. Он смотрел в журавлиные дали И ведро волочил до земли. Но когда почерневшую воду Тронул лист на немытой заре, Он рванулся и скрылся из виду И… зацвёл на далёкой земле. Ослеплённый алмазною пылью, Он ветвями на север растёт. Ему рубят широкие крылья И швыряют в дорожный костёр. А когда журавлиная стая На родимую землю летит, Он холодные листья роняет И колодезным скрипом скрипит. 1967 Отсутствие Ты придёшь, не застанешь меня И заплачешь, заплачешь. В подстаканнике чай, Как звезда, догорая, чадит. Стул в моём пиджаке Тебя сзади обнимет за плечи. А когда ты устанешь, Он рядом всю ночь просидит. Этот чай догорит. На заре ты уйдёшь потихоньку. Станешь ждать, что приду, Соловьём засвищу у ворот. Позвонишь. Стул в моём пиджаке Подойдёт к телефону, Скажет: – Вышел. Весь вышел. Не знаю, когда и придёт. 1967 «Всё сошлось в этой жизни и стихло…» Всё сошлось в этой жизни и стихло. Я по комнате кончил ходить. Упираясь в морозные стёкла, Стал крикливую кровь холодить. Я вчера в этом доме смеялся, Кликнул друга, подругу привёз. И на радостях плакать пытался, Но судьбы не хватило для слёз. Так стоял в этом смолкнувшем доме. И на божий протаяли свет Отпечатки воздетых ладоней И от губ западающий след. Я рванусь на восток и на запад, Буду взглядом подругу искать. Но останутся пальцы царапать, И останутся губы кричать. 1967 «Звякнет лодка оборванной цепью…» Звякнет лодка оборванной цепью, Вспыхнет яблоко в тихом саду, Вздрогнет сон мой, как старая цапля В нелюдимо застывшем пруду. Сколько можно молчать! Может, хватит? Я хотел бы туда повернуть, Где стоит твоё белое платье, Как вода по высокую грудь. Я хвачусь среди замершей ночи Старой дружбы, сознанья и сил, И любви, раздувающей ноздри, У которой бессмертья просил. С ненавидящей, тяжкой любовью Я гляжу, обернувшись назад. Защищаешься слабой ладонью: – Не целуй. Мои губы болят. Что ж, прощай! Мы в толпе затерялись. Снилось мне, только сны не сбылись. Телефоны мои надорвались, Почтальоны вчистую спились. Я вчера пил весь день за здоровье, За румяные щёки любви. На кого опустились в дороге Перелётные руки твои? Что за жизнь – не пойму и не знаю. И гадаю, что будет потом. Где ты, господи!.. Я погибаю Над её пожелтевшим письмом. 1967 «Ниоткуда, как шорох мышиный…»
Ниоткуда, как шорох мышиный, Я заскребся в родимом краю. Я счастливый, как пыль за машиной, И небритый, как русский в раю. – Где ты был? – она тихо подсядет, Осторожную руку склоня. Но рука, перед тем как погладить, Задрожит, не узнает меня. 1967 Кольцо Вспомни старый трамвай! Среди лязга и пыли Он летел по кольцу – колесо в колесо. Ты сходил, он сходил, вы куда-то сходили, Вы трамвайной судьбы размыкали кольцо. Вы клубились по жизни, теряя друг друга, Рты и души кривила вам ярость борьбы. Но остался один, не сорвавшийся с круга, Не постигший разогнутых линий судьбы. Каждый день, каждый час вы сменяли друг друга. Вот твоя остановка. Приехал, вставай! Показалось, что не было жизни вне круга, Человеку, водившему этот трамвай. Показалось, что в мире всегда он пребудет, Этот замкнутый круг, этот бег без конца. Но трамвай изломался, стал пылью. А люди И не знали о том человеке кольца. Между тем говорили, что каждое утро Где-то в городе кружится некий старик. Остановится, пальцем поманит – как будто Что-то хочет сказать, изо рта только скрип. И нелепым волчком он упал среди улиц, Притворился ли мёртвым иль кончил свой век? Но его башмаки на ногах шевельнулись, Поднялись и продолжили прерванный бег. Башмаки! В эту чушь ни один не поверил. Самый храбрый слегка изменился в лице. Башмаки? Подтащил башмаки и примерил И пошёл против воли метаться в кольце. Ты кричала, любовь! Он тебя не услышал. Неизменному другу не подал руки. Растворился, исчез, но из круга не вышел. И продолжили дьявольский бег башмаки. 1968 |
