Впрочем, когда наплузцы прибыли в Назарет, оба, и Жерар и Жослен, уже лежали в постелях, отдавшись во власть эскулапов[103].

Трудно назвать причины, вызвавшие радость великого магистра ордена Бедных Рыцарей Христа и Храма Соломонова во время его ночного бдения на холме вблизи крепости Ла Фев, но, так или иначе, безрассудный поступок его, стоивший жизни почти полутора сотням замечательных рыцарей, привёл к самым лучшим результатам для королевства. Раймунд Триполисский и Галилейский пришёл в ужас от содеянного, едва увидев головы храмовников, надетые на острия копий возвращавшихся домой после рейда мамелюков. Сердца отборных конников властелина всего Востока были исполнены благодарностью к Аллаху, даровавшему правоверным победу в двадцатый день месяца сафара, в пятницу, святой для мусульман день. Сарацины достигли окрестностей Тивериады задолго до приближения заката, так как тронулись в обратный путь сразу же после битвы, словно бы только затем и приходили, чтобы сразиться с тамплиерами и убить их.

Граф потребовал от эмира Кукбури (это его шатёр Жерар де Ридфор принял за шатёр аль-Афдаля, который вообще в походе не участвовал) ответа за содеянное. Тот, не скрывая радости — как же, такую большую победу одержали! — заметил, что послы принца и наследника султана обещали не трогать никого из тех, кто живёт в землях князя Галилеи, но те люди, что пали от меча правоверных при Крессоне, пришли из других мест. Тут Раймунд окончательно осознал, как ловко Салах ед-Дин использовал его — в свете всего случившегося мир с неверными окончательно превращал графа в предателя.

Когда Балиан Ибелинский и архиепископ Тирский прибыли в Тивериаду, Раймунд, забыв о своих прежних требованиях, искренне покаялся перед ними и, первым делом расторгнув мир с турками, немедленно отправился в Иерусалим, чтобы повиниться перед королём. Как почти всякий поверхностный и легкомысленный человек, Гвидо де Лузиньян обладал весьма отходчивым сердцем. Он не умел злиться долго и от души обрадовался покорности графа — необходимость всё время точить на него зуб угнетала короля и даже в определённой мере отравляла ему существование. Он не счёл для себя унизительным попросить у Раймунда прощения за, мягко говоря, не слишком честный способ, которым воспользовался, чтобы добыть корону[104].

Видно, не зря говорят, будто нет худа без добра, — гибель христиан оказалась ненапрасной. Наконец-то все бароны королевства, оставив взаимное нелюбие и ревность, сплотились перед лицом грозного врага.

Никогда ещё мир в земле латинян не наступал столь своевременно — слухи об активной подготовке Салах ед-Дина к военным действиям против Иерусалимского королевства находили всё больше подтверждений. К востоку от Галилейского моря весь Хауран бурлил, переполненный войсками, стекавшимися туда из Алеппо, Мардина и даже Мосула, словом, отовсюду; казалось, весь мусульманский мир собирал силы для ответного удара, некоего антикрестового похода против кафиров.

Те также не дремали. Для слишком многих христиан после Крессона компромиссное сосуществование с соседями, ранее возможное и даже желанное, сделалось ныне неприемлемым. Все, кто не умел держать меч, от мирного пахаря, до богатого купца, дружно залезали кто в кубышку, кто в мошну, отдавая подчас последнее правительству, чтобы оно могло снарядить побольше добрых воинов, рыцарей и пехотинцев. Открывали сокровищницы и лица духовного звания, и они все, как один, от простого священника, главы бедного прихода, до князей церкви — епископов, архиепископов и самого патриарха — несли сбережённое королю.

Военные ордена, горя желанием отомстить за гибель товарищей, снаряжали в поход всех имевшихся в наличии рыцарей за исключением весьма небольшого их числа, потребного для охраны замков. Получалось, что Тампль и Госпиталь вместе отправили к Гюи в Акру более полутысячи прекрасно подготовленных и великолепно вооружённых рыцарей, самых дисциплинированных в христианском мире воинов — их можно было назвать настоящими боевыми машинами. Примерно столько же составили вместе соединённые силы баронов земли и их вассалов. Ещё около двухсот рыцарей наняли на деньги Генриха Английского.

Священнослужители традиционно поставляли властителям Утремера пехоту; их стараниями удалось собрать около девяти тысяч воинов. Снаряжались на битву и туркопулы, лёгкая кавалерия, обученная действовать по образцу византийской конницы. Их набралось не меньше полутора тысяч. Таким образом, к концу июня 1187 года от Рождества Христова в лагере под Акрой собралась огромная армия, ядром которой, как и всегда, являлась, конечно же, тяжёлая рыцарская конница, составлявшая примерно тысячу двести единиц.

Даже Боэмунд Антиохийский, связанный с султаном мирным договором, обещал прислать в помощь единоверцам елико возможно больший контингент под командованием Бальдуэна Ибелинского. Правда, ни сам князь, ни его новоиспечённый вассал особенно не торопились, видимо руководствуясь здесь латинской мудростью — festina lente, что означает: поспешай медленно. Хотя, надо всё же отдать должное князю, он отправил к графу Триполи его крестника, своего юного наследника, старшего и любимого сына Раймунда с небольшой свитой из тридцати пяти рыцарей. Младший и последний сын правителя Антиохии и его первой жены Оргвиллозы Гаренской будущий князь Боэмунд Кривой, сыгравший впоследствии весьма значительную роль в жизни Жослена Храмовника, которого теперь всё чаще стали называть Ле Балафре, а спустя годы враги-мусульмане прозвали аль-Маштубом, Меченым, пока ещё не вошёл в возраст, подходящий для войны.

Казалось, собрались все, не пришёл только патриарх. К немалой своей досаде, он ужасно не вовремя занедужил; правда злые языки утверждали, будто святитель Иерусалимский не пожелал оставить горячо любимую «супругу», мадам патриархессе как раз подошёл срок осчастливить любимого очередным младенцем. Правда это или нет, не знаем, известно одно, наисвятейший Ираклий отправил Истинный Крест в Акру с приором Святого Гроба Господня, дабы тот вручил святыню епископу Руфино. Сам патриарх остался в столице и скоро забыл и про Салах ед-Дина, и про паству, и про рыцарей, а заодно и про Истинный Крест.

Зато султан не забыл про христиан.

17-го числа месяца раби-ас-сани 583 года лунной хиджры[105] он устроил смотр войскам возле аль-Аштера в Хауране. Всего под знамёна султана сошлось более двенадцати тысяч конников, как и полагается, чётко по десять человек на одного рыцаря, и примерно десять тысяч пехоты, нищих оборванцев, вылезших из горных нор и пещер, готовых зарезать или просто загрызть зубами любого за медяк или даже бесплатно[106].

Сам Салах ед-Дин принял на себя командование центром войска, под начало племянника Таки ед-Дина отдал правый фланг, а левый вверил доблестному Кукбури, воздав честь эмиру за победу над храмовниками в долине у ключей Крессона.

Четыре дня султан, послав часть добровольцев опустошать и жечь христианский берег Иордана, благодаря их усердию скоро превратившийся в сплошное огненное море, бездействовал. Остальному войску, дабы его не так сильно долило вынужденное бездействие, было сказано, что повелитель правоверных дни и ночи проводит в молитвах Аллаху.

Салах ед-Дин, конечно же, молился, но причиной задержки, столь раздражавшей некоторых из воинов, особенно тех, кто пришёл за лёгкой поживой, являлись дела более земные, нежели божественные. Султан ждал вестей от своих разведчиков.

Донесения поступали одно за другим: их приносили голуби, нищие странники, купцы-мусульмане или их слуги. Иногда правитель огромной империи не гнушался выслушивать их наедине или... почти наедине, поскольку, где бы ни находился он, в походном шатре или во дворце, весь интерьер вокруг обустраивался таким образом, чтобы за собеседником султана могли внимательно наблюдать два или три специальных мамелюка, не обременённых никакой иной службой, кроме этой.