«Ваше величество? Это уже лучше».

— Да... но... но скажите же хоть что-нибудь.

— Государыня... моя жена... ваша сестра... О Господи! Мы просим вас... Не прогоняйте меня, пожалуйста.

— Да чего вы от меня хотите?! — воскликнула Сибилла, совершенно сбитая с толку. Окрик королевы лишил Онфруа остатков мужества. Он изо всех сил вцепился в её руку. — Мне больно!

— Боже мой, государыня! — Наследник Горной Аравии в ужасе отпустил её. — Простите... Бароны, её батюшка и граф-регент просили...

— Я не согласна!

— Господи! Господи Боже мой! — причитал Онфруа.

— Нет! — Сибилла была на грани истерики. — Нет!

— Вы должны, ваше величество! Вы должны!

— Нет! — взвизгнула Сибилла так громко, что в двери её покоев ввалился перепуганный стражник. — Вон отсюда! — закричала она ему.

— Что же делать?! Всё погибло!

— Подите прочь!

— Не гоните меня, государыня! — С открытым ртом и вытаращенными глазами он казался ужасно глупым и отчего-то напоминал королеве барана... с волчьими зубами? — Не гоните! Вы должны...

— Никому я ничего не должна!

— Должны! Вы должны принять мою клятву!

— Клятву? Какую ещё клятву?

— Как же, государыня?! Как же? Вы должны принять мой омаж!

— Омаж? — Тут Сибилла наконец уразумела, чего от неё хотят, и добавила со вздохом облегчения: — Ну, конечно, мессир... Может, лучше вам для начала принести присягу королю?

— Как вы велите, государыня. — Онфруа кивнул, и королева невольно улыбнулась, расцветая под преданным взглядом нового вассала.

«Боже мой, как трудно управлять государством!» — подумала она.

Непредсказуемый, неожиданный, безумный поступок Онфруа де Торона лишил магнатов Утремера знамени, им не осталось ничего иного, кроме как покориться судьбе. В начале октября король Гвидо собрал баронов в Акре, где они принесли ему вассальную присягу.

Бальдуэн Ибелинский так же, как и другие — приехали все, кроме графа Раймунда, — присутствовал на церемонии, но, когда подошла его очередь преклонить колено, он отказался сделать это, сказав, что покидает пределы королевства, а земли свои передаёт малолетнему сыну Томасу, который и исполнит все надлежащие формальности перед сюзереном, когда войдёт в подобающий возраст. После чего барон отправился в Антиохию к князю Боэмунду Заике, от которого получил во владение фьеф, более богатый, чем имел[97]. Кроме Ибелина Старшего намерение покинуть Гвидо де Лузиньяна осуществили лишь несколько незначительных вассалов.

В общем, несмотря на кипевшие страсти, получилось так, что как будто бы никто ничего особенно не потерял. Правда, уже несколько позже, когда король Гюи, оскорблённый поведением Раймунда Триполисского, возжаждал мести, Балиан Ибелинский заявил монарху в глаза: «Ваше величество, вы уже утратили лучшего рыцаря в лице сеньора Бальдуэна. Если теперь вы лишитесь совета графа Раймунда, вы — конченый человек». Похоже, более никто или почти никто в Левантийском государстве не разделял мнение барона Наплуза по данному вопросу. Во всяком случае, утраты как-то не заметили.

Тем временем кое-кто даже сделал небольшие приобретения.

Сеньор Петры, у которого в последнее время вошло в обыкновение периодически напоминать мусульманам, что он не друг им даже в годы перемирий, снова впал в соблазн и решил поохотиться... на верблюдов. Из окон башен своего неприступного замка он наблюдал за их беспрестанным движением по его землям то в одну, то в другую сторону. Это вызывало у него головокружение, и однажды, в самом конце 1186 года, князь не выдержал.

Такой добычи не помнили в Кераке даже старожилы. Всё, что перевозили на своих спинах неприхотливые дромоны пустыни, перекочевало за стены города. Таким образом Ренольд наконец полностью возместил протори и убытки, нанесённые его владениям двумя походами Салах ед-Дина, как-никак добыча франкского демона составила ни больше ни меньше, чем двести тысяч динаров.

Можно не сомневаться в том, что султан потребовал компенсаций, но нет оснований сомневаться и в том, что он их не получил, поскольку послов его в Керак даже не впустили. Ренольд заявил им через посредников что-то вроде: «Помолитесь своему Магомету, может, он поможет пленникам получить свободу?» Уразумев, что тут они едва ли чего добьются, ходоки из Дамаска поехали в Иерусалим, где король Гвидо, пообещав им во всём разобраться, направил депешу в столицу Горной Аравии. Зная Ренольда де Шатийона, догадаться, чем закончилась эта суета, нетрудно. Султан вновь поклялся отомстить, но всё, что он смог сделать, это лично сопровождать караван, возвращавшийся из Мекки, куда ездила сестра повелителя Египта и Сирии.

В первый день месяца мухаррама нового 583 года лунной хиджры войска стали собираться в Дамаске[98]. Сколько их туда съехалось, можно только гадать, однако, если учесть, что в Босру (город примерно в двух, максимум в трёх дневных переходах к югу от Дамаска) они прибыли только в середине апреля, становится понятно — султан созвал большую часть своих вассалов, словно бы готовился к решительной войне против сеньора Керака Правда, повелитель Востока ограничился тем, что опустошил окрестности обеих неприступных крепостей.

Арабский хронист писал потом, что князь-волк поджал хвост и спрятался в своей норе, едва почуяв запах льва. Очень живая метафора, особенно если принять во внимание соотношение численности воинских соединений той и другой стороны.

Так или иначе, караван беспрепятственно проследовал мимо Керака[99].

И вот отшумели зимние ливни, отдаваясь в Галилейских горах весёлым журчанием Ключей Крессона, наступила весна 1187 года от Рождества Христова, восемьдесят восьмая весна Иерусалимского королевства.

После рейда Ренольда самые главные магнаты Левантийского царства, граф Триполи и князь Боэмунд Антиохийский, поспешили заключить мир с Салах ед-Дином. Отставной регент, желая обезопасить себя на все случаи жизни, выговорил условие, согласно которому княжество Эскивы де Бюр включалось в число территорий, которые воины султана обязались не трогать, даже если между королём Иерусалима и султаном начнётся самая серьёзная, так называемая тотальная война. Опять-таки, пользуясь современной формулировкой, можем сказать, что князь Антиохии и граф Триполи заключили с врагом сепаратный мир, по мнению же большинства сограждан Раймунда, он, явно играя на руку сарацинам, попросту совершил измену. Зная, что граф принял в Тивериаду небольшой контингент мамелюков султана и заручился с его стороны обещанием однозначной поддержки на случай войны графа с сюзереном, нельзя не признать, что современники Раймунда были в чём-то правы.

Теперь, когда во владениях его наступил долгожданный покой, установился непрочный, хрупкий даже, мир между родичами и эмирами, руки у Салах ед-Дина оказались развязанными. Теперь он мог наконец обратить львиный взор свой на запад, туда, где на узкой прибрежной полоске земли продолжали жить враги правоверных, кафиры, положить конец существованию которых на карте Ближнего Востока клялось уже не одно поколение вождей ислама. Казалось, огромному орлу, которого напоминала теперь держава султана, стоит только взмахнуть крыльями: одно — в Египте, другое — в Месопотамии, чтобы навсегда скрылось солнце от франков и поднялся ветер, тот самый ветер свободы, которого так ждали все ревнители истинного учения, нашёптанного под покровом ночной темноты Аллахом аравийскому пастуху Мухаммеду.

В Дамаске, как известно, находилась голова «орла»; и вот теперь, склонив её вправо, «величественная птица» немигающим взглядом изучала свою добычу — франков, подобно сусликам или слепым кротам копошившимся между гор и пригорков на оси примерно миль в семьдесят, соединяющей Святой Город и Тивериаду.