[2] Сенека в своих «Посланиях», по-видимому, помещает в их число некоего Оска,[477] о котором говорится, что он рожден в мир, чтобы никогда не угомониться и быть беспокойным, своими словами и поступками день напролет докучая то одному, то другому.

[3] Поэты поместили среди этих людей Мома, столь нахального, что о нем написано: Нет работы столь безукоризненной, чтобы над ней не злословил Мом. [4] В свидетельство этому приводят весьма смешной случай: глядя однажды на прекрасную Венеру, изваянную божественным Фидием, и не в силах сказать что-нибудь важное против прекраснейшей скульптуры, он решил сказать хотя бы то, что пряжки на туфлях сделаны не весьма хорошо.[478] [5] Это люди, которые по дурной склонности природы ищут волос на яичной скорлупе.

[6] Маринелло из Гамбакорты[479] был в наши времена из числа таких своенравных: когда однажды довелось ему смотреть комедию, что ставилась в городе Виченце, он начал злословить с пролога и продолжал при каждом акте, осуждая то одного, то другого комика, так что его сосед, не утерпев, вынужден был сказать ему: «Приятель, набрось эту накидку,[480] и мы охотно послушаем, что говорит эта архибестия!»

[7] Схож с ним был человек из Порции[481] по прозванью Узда (il Cavezza), потому что ни в чем не нуждался он так, как в узде. Один друг привел его посмотреть на залу Большого Совета Венеции, когда тот был полон многочисленными дворянами и синьорами, подлинно блистательными изящнейшей внешностью и степенным величием, какое подобает важным сенаторам, — он же, как слон, пустился в столь же безрассудные, сколь и смехотворные примечания на шляпу одного, нос другого, на то, как один стоит, а другой ходит, и не покинул этого зрелища, не пройдясь по списку почти всего этого честнейшего собрания, воистину чести и красы не только всей Италии, но даже всего христианства. Тогда один проницательный сенатор, бывший поблизости, подал ему перчаткой знак подойти ближе, и тот приблизился по этому знаку. Сенатор, спросив, из каких он мест, и известившись, что он из Порции, справившись о его имени и узнав, что зовут его Уздою, живо схватил его за воротник (cavezzo) и сказал такие слова: «Сер Хрюк из Порции, как вам идет узда![482] Возвращайтесь, сделайте милость, в Порцию, если не хотите превратиться в свиную отбивную». Ошпаренный и пришибленный этими словами, тот обратился к своему сотоварищу и сказал: «Бога ради, пойдем отсюда, ибо этот синьор, которого вы видели, сказал мне на ухо, что всякого, кто станет в этих дверях, наказывают, трижды вздергивая на дыбе».

[8] Этого рода помешательством отличались в недавние времена Аретино, Франко, Буркьелло, Берни[483] и тому подобные друзья Пасквино и Марфорио,[484] поэтому неудивительно, если иной раз их одолевали и стискивали удилами те, кому довелось испытать их разнузданность и слюнообилие. [9] Ничто не подобает этим безумцам больше крепкой узды, сдавливающей им глотку, чтобы не могли извергать ту горечь,[485] которую они столь неохотно удерживают.

[10] Эти безумцы, разнузданные, как конь, хранят у себя в Больнице образ Гиппоны,[486] как богини, соответственной их нуждам; посему в следующей молитве мы потщимся умиротворить ее, чтобы она не давала этим жестоким и проклятым животным такой воли лягаться.

[1] Когда древние, о навозная богиня, помещали твой приятный образ в стойлах, это делалось не ради уничижения, чтобы ты обреталась посреди скотов, словно презираемая, но поскольку они знали, что всем животным покровительствует какой-нибудь бог или богиня: например, Сильван — бог овец, Миагр — бог мух, Бубона — богиня быков; соответственно и тебя почитали как богиню, приглядывающую за лошадьми и их стойлами, и проведай об этом Николо, возница из Санти Кваранта, будь уверена, что он, хоть и бедняк, не усомнился бы потратить четыре беццо на покупку твоего образа и повесить его назади своей коляски, чтобы ты на всякий час защищала его коней. [2] Посему надлежит препоручить тебе этих тележных кляч, которые, если уже ни на что путное не годны, могут по крайней мере наполнить три-четыре канавы. [3] Но если ты, по обыкновению благосклонная, сострадательными очами взглянешь на их нужды, увидишь, как со всей возможной быстротой тебе принесут нечто иное, чем пустые слова, ибо когда ты меньше всего этого ждешь, увидишь повешенную пред твоим образом пару здоровых переметных сум, как у Гонеллы, из чего станет ясно, что нагружены ныне обидами люди, прежде разнузданные, коим никакая оброть не была достаточно крепка.

[1] Общим названьем безумцев несусветных, затейливых и безрассудных именуются те, кто совершает некие безумства несусветные, невиданные и новые, которые выходят за пределы обычного, и не видано и не слыхано, чтобы такое совершал кто-то другой, как рассказываемое у Элиана[487] о некоем Фрасилле Эсонском, впавшем в такое диковинное помешательство, что почитал все корабли, входившие в гавань, своими и поэтому еще пред их прибытием шел встречать их, с лицом и сердцем, полным радости и довольства; и таким же манером, когда они отправлялись в путешествие на восток или на запад, добрую часть пути провождал их, от чистого сердца желая им попутного ветра и счастливого путешествия.

[2] Аристотель[488] рассказывает о человеке из Абидоса, который, начав безумствовать и пребывая в сем состоянии много дней, ходил в театр и, словно хотелось ему сыграть комедию, делал все те жесты, какие обычно совершают комические актеры на подмостках.

[3] Плутарх[489] же рассказывает необычайную историю о милетских девушках, охваченных столь великим помешательством, что без всякой причины вешались, и от этого помешательства не находилось лекарства, не помогало ни воспоминание о старших, ни слезы отцов и матерей. [4] Наконец, когда милетяне собрались в сенате и обсуждали это дело, поднялся человек, опытнейший из них, и сказал, что, коли девушки упорствуют в безрассудном своем намерении, необходимо издать закон, чтобы всех их раздевать и оставлять повешенными в наготе, и выставлять на люди; и когда этот указ был всеми одобрен и затем приведен в исполнение, девушек охватил такой страх, что они удерживались от своего стремления, затем что в них, свободных женщинах, благопристойность была сильней помешательства.

[5] Схожею с их смертью была смерть флорентинца Лауренциано, мужа ученейшего, и Леонио, славнейшего философа своего времени, которые, как повествует Пьетро Кринито, без всякого повода или злосчастья бросились в колодец, где и кончили свои дни столь же безумно, сколь и плачевно.[490]

[6] Крайнее помешательство отличало Теобальдо из Кантианы,[491] который, уверившись, что он — султан Египта, часто ходил, босой и с тюрбаном на голове, в какую-то пещеру близ своего родного города, которую называл великой мечетью, и пригонял к ее входу выводок поросят, которых звал посланниками государей, составляющими его почетную свиту, и, войдя внутрь, оглашал пещеру стихами, которые он распевал: