[3] Второй пример — Силий Италик, знаменитый поэт, о котором Анджело Полициано в «Даре кормилице» рассказывает, что, пораженный неисцелимой болезнью, он так опротивел сам себе, что от отчаяния покончил с собой; вот стихи о нем:

[4] О Марке Порции Латроне в римских хрониках говорится, что, одоленный величайшей тяготой двойной четырехдневной лихорадки, он наложил на себя руки и добровольно кончил жизнь.[359]

[5] О Сарданапале, царе ассириян, у Овидия писано, что, изнуряемый жесточайшей войной, увидев, что обстоятельства оборачиваются против него, от отчаяния он бросился в пылающий костер и плачевным образом сгинул в пламени; вот стихи Овидия:

[6] В более близкие нам времена об Эццелино, падуанском тиране, рассказывают Бьондо и Корио, что, раненный в сражении людьми Мартино Турриано, миланского властителя, он, как остервенелый зверь, сорвал с раны повязки и в отчаянии изблевал свою душу, что была рождена лишь на урон и пагубу роду человеческому.[361]

[7] Целий рассказывает отменную историю Тиманфа Клеонейского, борца по роду занятий, который — отчасти по старости, отчасти по отвычке — не имея силы натянуть лук, с которым в юности без труда управлялся, был так раздосадован, что в отчаянии убил себя ножом.[362]

[8] Божественный Ариосто придает прекраснейшей Брадаманте дух такого помешательства, тотчас изгнанный из ее разума другим духом, в строфе, начинающейся:

и так далее.

[9] В наше время подлинно смехотворно отчаянное безумие Чекко из Брисселли[364], о котором рассказывают, что он, страдая сальной чесоткой в середине лета, вследствие этого терпел несравненную досаду от роя мошкары, как это часто приключается, и такую они доставляли ему тяготу, что, не в силах отогнать их ни от носа, ни от лба, ни от рук, ни от затылка, полностью покрытого коростой, он, словно отчаявшись, бросился в ушат с медом, примолвив: «Теперь-το вы тут увязнете и не выберетесь!», и, через некоторое время выбравшись из ушата, увидел, что эти надоеды плавают там, к великому его удовольствию. [10] Но вот что из этого вышло: на медвяный запах явилась докучливая стая ос и пчел; донимаемый их гулом и жалом, от нового натиска он впал в такое неистовство, что, облекшись с головы до ног в воинские доспехи, с опущенным забралом уселся на солнце, говоря: «Теперь бормочите, сколько угодно, ибо несмотря на всех мух, пчел и ос, сколько их ни есть в мире, я буду развлекаться моей коростой без вас!» [11] Но когда собралось вокруг него несметное полчище этих тварей, привлеченных одним лишь запахом, он, наконец не стерпев находиться в такой осаде, пришел в отчаяние и бросился в котел кипящего щелока со словами: «Теперь идите сюда с вашими укусами, коли вам такая охота до меду, как вы изображаете!»[365]

[12] Эти люди, о которых мы сказали, суть отчаявшиеся безумцы, чья эмблема в Больнице — образ богини Венилии[366]. [13] К ней-то, как их поборнице, мы обратимся с подобающими мольбами от их имени.

[1] О наполняющая души незыблемой надеждой, безутешные умы утешающая мудрыми помышлениями, утомленный дух укрепляющая чистою радостью и потому усердно призываемая всеми опечаленными! Взирая на глубокие тяготы и жесточайшие скорби этих безумцев, позволь твоему сострадательному сердцу тронуться столь великой жалостью, чтобы ты прославилась как богиня Венилия, матерь отчаявшихся, а эти люди были твоею милостью возвращены к жизни, словно из мертвых воскреснув, ибо, когда они увидят, что возвращается к ним растерянный дух, потерянная кровь, угасший цвет, сладостною обязанностью будут приневолены повесить в твоем храме петлю палача с разорванным узлом, как верное знаменье, что твоей благосклонностью они избегли смерти и из отчаянного состояния выведены к твердому упованию на будущую жизнь.

О безумцах чудаковатых, странных, повредившихся умом или конченых сумасшедших[367]

[1] Есть в мире такие причудливые характеры, которые никак не склонить ни к чему справедливому, достойному или истинному и которые в своих действиях не знают ни правила, ни порядка, ни меры: мозг их, со всех сторон искалеченный, не признает обязанностей, не соглашается со справедливостью, не сообразуется с тем, чего требует рассудок, но во всем и везде — вне верной колеи и вдали от истинной стези: людей такого нрава называют обыкновенно чудаковатыми, странными, повредившимися умом или кончеными сумасшедшими.

[2] Такого нрава был Персей, побежденный Павлом Эмилием, ибо когда двое его доверенных слуг желали дружелюбно его утешить после поражения, он от этого впал в такое неистовство, что, словно зверь, вопреки всем резонам в мире приказал, чтобы они были немедленно казнены в его присутствии.[368]

[3] О философе Еврилохе, что был слушателем Пиррона Элидского, Афиней рассказывает, что он подлинно был конченым безумцем, так как по ничтожной причине приходил иной раз в такую ярость, что до самой базарной площади гнался за своим убегающим поваром, пустившись вслед ему с вертелом, на котором еще было горячее, дымящееся жаркое.[369]

[4] Император Коммод, как многие пишут, был столь великого безрассудства, что, нашед однажды ванну, в которой намерен был мыться, слишком горячей, в крайней ярости велел бросить банщика в пылающую печь, дабы, пока он наслаждается теплом, тот, напротив, ощутил зной, в который ввергло его ожесточенное помешательство.[370]

[5] О Махмете Оттомане пишет Сансовино, что, когда ему на прогулке по саду случилось увидеть, что два прекрасных арбуза сорваны, он обвинил двух милых юношей самой изящной внешности, коих к тому же употреблял для своего распутства, и, хотя они отрицали, что это их рук дело, тотчас жесточайшим образом убил обоих.[371]

[6] Софист Филагр, слушатель Лоллиана, был столь причудливого и странного духа, что, если иной раз его ученики по чистой необходимости засыпали в классе, он, не извиняя их нуждой, бил кулаками по лицу и башмаками в живот, без всякого сочувствия к естеству.[372]

[7] Из того, что пишет Бьондо, ясно, что Ведий Поллион был безнадежно помешанным во всем и всюду, ибо когда те, кто прислуживал ему за столом, случайно разбили какой-то сосуд, притом ничтожнейший, он тотчас, словно обезумев от гнева, велел убить их и скормить муренам, коих держал в своем садке, замечательном по огромности[373].