— Холоднее льда, — отрезала королева.

— Бедняга! — простонали трое судей.

Они совершенно не разбираются в судебном разбирательстве, решила королева, или просто не хотят ни в чём разобраться.

— По-моему, — шепнула камеристка, — эти судьи ничего не способны выяснить.

— Судя по всему, все судьи таковы, дитя моё, — сказала королева Луиза. — Но если ты настаиваешь, я могу обратиться к его чести и немножко подсказать.

— Ах, будьте добры, — взмолилась девочка.

Королева Луиза встала и простерла перед собой руки в рукавах, которые были ей длинны, призывая всех к тишине.

— Господин главный судья, — объявила она, — слушайте подсказку.

Судьи очень обрадовались и замерли, держа наготове карандаши.

— Наша цель, я думаю, вы со мной согласитесь, — сказала королева, — истина.

Судьи украдкой переглянулись, неловкие и боязливые, как тритоны. Без всякой видимой причины глубокая печаль вдруг охватила королеву Луизу. Судьи почесывали лбы огрызками карандашей в надежде услышать что-то ещё. («Истина», — бормотал главный судья, теребя губу. Он записал: «И стена?»)

Королева Луиза продолжала, внимательно наблюдая за ними в ожидании признаков понимания:

— Вы, наверное, слышали, что наших отшельников согнала с горы предполагаемая ведьма.

Она замолчала, пораженная и очень довольная тем, что ей пришло в голову сказать «предполагаемая». Это был первый настоящий ключ к разгадке. Ведьма, скорее всего, на самом деле ведьмой не была, в таком случае, конечно, все это судебное разбирательство… Она бросила подозрительный взгляд на камеристку, потом вспомнила, смутившись, что девочка — её собственная дочь. Девочка в ответ подозрительно посмотрела на неё. Но лица судей по-прежнему ничего не выражали. Королева Луиза вздохнула и с беспокойством подумала, что она может все испортить, если слишком многое им откроет.

Тем не менее, она продолжала:

— Поскольку и король, и все его рыцари отсутствуют, мне кажется, наш святой долг — расследовать это дело. Поэтому давайте сейчас поскачем на гору и все расследуем.

— Правильно! Правильно! — дико завопили все трое судей в один голос и переглянулись.

По-видимому, это был их ответ (хотя королева не исключала, что на некоторое время она упустила нить происходящего), потому что бедняжка камеристка вся дрожала и хлопала в ладоши и плакала.

Лошадь королевы заартачилась. В конце концов все поехали в королевской карете. Камеристка примостилась под боком у королевы, она не принимала участия в разговоре, возможно, потому что, сидя рядом с королевой, оказалась затиснутой в угол.

— Я происхожу из простой, честной семьи, — начала рассказывать королева.

Камеристка с интересом сбоку посмотрела на неё. Пейзаж за окном кареты сверкал белизной. На стене замка, уплывающей вдаль, рыцари из лазарета, все в запекшейся крови, махали разноцветными штандартами и выкрикивали приветствия. Три старых барана сидели, подавшись всем корпусом вперед, потому что королева Луиза говорила очень тихо, и сосредоточенно слушали. Худосочные копыта у всех троих были сложены на коленях, где помещались и их шляпы, потому что потолок в карете был необыкновенно низкий. Тут королева вспомнила — и заговорила — о потолке в хижине, стоящей на краю леса, в которой жили её родители. (Она сидела плотно сдвинув колени, хотя у неё от этого затекли ноги, и ей было неудобно, но как ни пыталась она потесниться, камеристке все равно места почти не оставалось. Разговаривая, королева Луиза старательно прикрывала ладонями свои обвислые зеленые щеки, просто из любезности к окружающим. Сама она была очень довольна своей внешностью. «Королева с водяными знаками отличия», — говаривала она, скромно подмигивая.)

— В прочность этого брака никто не верил. Мама была ирландка, а отец — дракон. За исключением немногих самых преданных друзей, с ними порвали все близкие с обеих сторон. Но жестокость людей, которые до этого якобы их любили, только усилила их взаимную любовь и глубокое уважение.

Я была самой младшей из детей, которых иногда было семеро, а иногда четверо — в зависимости…

— От чего? — робко вставил главный судья; слезы текли из его больших красных глаз.

— В зависимости от родителей, — пояснила королева Луиза, и сама, может быть, впервые поняла, насколько это верно. — Знаете, мы были бедные, но очень гордые. Конечно, отцу было трудно найти работу.

Она вспомнила, ощутив в душе внезапную острую боль, как он часто сидел у камина, делая вид, что читает вечернюю газету, хотя все в семье знали, что газета прошлогодняя. Слеза сбежала вдоль носа королевы Луизы.

— Отцу было трудно, — повторила она, стараясь собраться с мыслями, — найти работу.

— Еще бы, — сказал баран, сидящий слева, — ведь он был женат на католичке.

Лицо королевы Луизы прояснилось.

— Пусть мы жили в нищете, но мы питались понятиями добра и любви.

— Наверное, поэтому иногда вас и было только четверо, — сказал главный судья.

У королевы возникло странное чувство, которое она ничем не могла объяснить — будто разговор заходит в тупик. Она решила перескочить вперед.

— Когда мне было девять лет, в деревянной церкви по соседству случился пожар. Конечно, в этом обвинили отца. — Королева замолчала, сдвинув брови, хотя в глубине души чувствовала дочернюю гордость. — Простите, — обратилась она к главному судье, — вы все это записываете?

Главный судья поднял на неё удивленные заплаканные глаза и покраснел. Он протянул ей листок, на котором только что с величайшей сосредоточенностью выводил что-то большими печатными буквами. На листке было написано: И СТЕНА НАНЕСТИ СИТА НЕТ САТАНА (вычеркнуто) САТИН НАСЕСТ.

Королева Луиза задумалась, камеристка украдкой заглядывала ей через плечо.

— TASSEN, — вдруг произнесла королева Луиза по-немецки.

— SANTE! — выкрикнула камеристка по-французски.

— ETAT! — выкрикнул баран, сидящий слева.

Все посмотрели на него.

Королева Луиза вздохнула.

— Так вот, — сказала она, — отца увезли. Помню его прощальные слова. В душе он был поэт, я всегда это чувствовала. Было холодное зимнее утро, как сейчас.

Она печально посмотрела в окно.

— Он печально посмотрел в окно, двое полицейских стояли по обе стороны от него, на нем было только старое прожженное пальто; помню, слезы текли у него по щекам, и он сказал:

— Дорогие мои, не корите за это власти. Кто поручится, Что наше собственное восприятие мира соответствует реальности? Есть Такие насекомые-

Я забыл их название, — у них нет органов, при помощи которых

Они могли бы узнать о существовании себе подобных. Таков и наш жребий. Не теряйте же веры! Любите и тех, кто приносит вам горе!

— Свободный гекзаметр, — определил главный судья. Удивленная королева посмотрела на него с уважением. Здесь ей, увы, пришлось прервать свой рассказ. Они уже добрались до места.

Ворота монастыря были распахнуты настежь. Королева Луиза вышла из кареты, держа за руку камеристку, чтобы бедняжке было не так страшно, и увидела, что во дворе нет ни души и на снегу нет ни единого следа, как будто здесь не ступала нога человека. Королева на цыпочках тихонько прокралась к монастырской двери, ведя за руку камеристку; следам храбро шли три старых барана, они жались друг к дружке, обеими руками придерживая на головах котелки, как в бурю. Конечно, было полное безветрие, но в логике они никогда не были сильны (подумала королева с умилением) и, кроме того, котелки были новые. Монастырские кельи оказались пусты, как и двор. Королева толкнула заднюю дверь.

— Мне страшно, — сказала камеристка.

— Можешь называть меня мамой, — сказала королева Луиза.

Камеристка посмотрела на неё, потом отвела глаза, покусывая губу, и, казалось, обдумывая слова её величества.

Королева Луиза тихо засмеялась.

— Ах, молодость, молодость! — сказала она.

Они вышли в заснеженный сад, и тут их взорам предстало поразительное зрелище.