Ее звали Ли. Его имени она не спрашивала. На второй день она начала называть его Джим. Он не спрашивал почему.

Ли была высокой крепкой женщиной с широко расставленными шалыми глазами, приплюснутым носом и длинными пальцами, которые оказались на удивление розовыми с обратной стороны. Волосы она стригла коротко, по-мальчишески, и у нее имелись три чудесных парика – рыжий, желтый и угольно-черный, – которые она надевала в зависимости от настроения. Кожа у нее была коричневая, почти желтая. Держалась Ли серьезно и степенно – до тех пор, пока не пропускала несколько стаканчиков вина, что случалось каждый вечер. Тогда она принималась хохотать и прыскать, как разболтанная девчонка.

Работала она в каком-то "Райксе"[34] , в отделе (как она сама это называла) уцененки. Но он так и не смог взять в толк, что собой представляет этот «Райкс» и что такое эта уцененка. Должно быть, это заведение имело какое-то отношение к одежде, потому что она принесла ему кое-что: костюм, какие носят американские бизнесмены, плащ, щегольскую шляпу.

– Это тебе, милый, – сказала она.

Он взглянул на подарок. Ему нельзя иметь гардероб, потому что нужно передвигаться быстро. Нельзя обременять себя багажом, роскошью. Богатство не интересовало его. Он обернулся и взглянул на чернокожую женщину. Ее лицо было оживленным.

– Очень красиво, Ли. Но я не могу это носить.

– Но почему, милый? Я хочу, чтобы ты хорошо выглядел. Ты видный мужчина, рослый и крепкий.

Она уже успела хлопнуть несколько стаканов вина.

– Ли, – сказал он. – Я не могу больше у тебя оставаться. Мне нужно дальше.

– Почему такая спешка, Джим?

– Э-э.

Он отвечал ей уклончиво. Не потому, что не доверял, просто понимал, что никогда не сможет все объяснить. На это уйдет слишком много времени, слишком далеко в прошлое придется углубиться.

– Мне нужно в одно место. Повидаться с одним человеком.

– Ты что-то задумал. – Она оглушительно расхохоталась. – Что-то нехорошее. Я уже видела такое выражение, как у тебя. Я много лет подряд его вижу. Как у кого-то, кто хочет спереть что-то у другого человека. Смотри только не попадись, слышишь?

В этом была вся Ли: она никого не судила. Он вошел в ее жизнь так гладко, как будто для нее не было в этом ничего необычного, как будто она только и делала, что подбирала на улице истекающих кровью мужчин и приводила их к себе домой. Она не просила ни о чем, кроме его общества, и если он никогда не выходил за порог, если у него не было прошлого и он не хотел говорить о будущем, кроме как в самых сдержанных и обтекаемых выражениях, значит, она принимала это.

– Почему, Ли? Почему ты помогла мне? Я ничем не могу тебе отплатить.

– Милый, ты кое-кого мне напоминаешь. "Они украли у меня бумажник", – она передразнила его голос, – и давай нестись вверх по холму, как будто тебе жить надоело. А через минуту ты спускаешься обратно. Никогда не видела ничего подобного, после того как мой братишка вздул мальца шерифа Газери, Чарли, в пятьдесят восьмом, в Западной Виргинии. Все твердят: "Бобби, он от тебя мокрого места не оставит". А Бобби знай себе отвечает: "Он украл у меня деньги", идет прямиком к его дому, разделывает щенка под орех и получает обратно все до цента. В тех местах никто не видел ничего подобного многие годы.

Она снова засмеялась своим давним воспоминаниям.

Судя по всему, этот Бобби был второй Джарди.

– Храбрый человек. Он был солдат, твой брат Бобби?

– О, Бобби был чудо что такое. В пятьдесят седьмом он выиграл забег на пятьдесят метров на соревнованиях школ Западной Виргинии. Да, вот такой у меня был братишка, чудо что такое. Белые сказали, что он их ограбил. Ну, его сразу в тюрьму, в Моргантаун. А там кто-то пырнул его ножом. И трех недель там не просидел, как его убили.

– Это ужасно, – сказал Улу Бег.

Он сам долгое время провел в тюрьме в Багдаде и знал, какие дела там творятся.

– Спаси бог его душу.

– Потом мама умерла, а я подалась в Дейтон и вот с тех самых пор так здесь и живу. В "Райксе" уже двадцать лет как работаю. Это не та жизнь, о какой я мечтала, но какая уж есть.

– Ты должна быть сильной. Должна заставить их заплатить.

– Кого "их", Джим? Никто ни за что не заплатит.

Она налила себе еще вина.

Квартирка у нее была тесная и темная, в старом доме с пропахшими мочой, замусоренными коридорами. Лампочки выбиты, все стены исписаны. Улу Бег узнал английское слово, означавшее "свобода", нацарапанное огромными белыми буквами. Здесь жили одни только черные; когда он выглядывал из окна, то видел только черных, кроме разве что полицейских в патрульных машинах, которые порой опасливо проезжали по улице.

– Не бойся их, милый, – сказала она как-то. – Сюда они не суются.

– Послушай, Джим, – говорила она сейчас. – Кто ты такой? Ты белый? Ты выглядишь как белый, ходишь как белый и говоришь смешно, прямо как белый. Но ты не белый. Я вижу.

– Конечно белый. – Теперь он сам рассмеялся. – Белым родился, белым умру.

– Но ты не американец.

– В Америку приезжают многие. За новой жизнью. Вот и я – я ищу новую жизнь.

– Только не с пушкой. Я заглянула в твой рюкзак.

Он немного помолчал.

– Ли, не надо было этого делать.

– Ты в бегах? Бежишь куда-то или откуда-то, Джим? Мне все равно. Выпей вина. Ты собрался кого-то прикончить? Мне все равно. Только не вздумай попасться, слышишь, потому что тогда тебя упекут в страшное место на веки вечные, Джим. Никогда еще не видела такого странного белого, как ты.

Он прожил у нее целую неделю в тесной квартирке обшарпанного города сказочной страны Америки. Каждую ночь они занимались любовью. С этой чернокожей женщиной он чувствовал себя сильным и свободным. Он охаживал ее часами. Он жил как в угаре, спал весь день, пока она работала, и набрасывался на нее, когда она возвращалась. Однажды он взял ее прямо на кухне.

– Ты совсем бешеный. Я мету полы в универмаге старины Райка и весь день думаю о бешеном Джиме.

– Ты роскошная женщина, Ли. В Америке роскошные женщины. Вот что в Америке лучше всего.