Когда Улу Бег подошел к двери, он понятия не имел, что скажет, у него не было никакого плана.

Он постучался, гадая, что уготовил ему Всевышний на ближайшие несколько минут.

Дверь распахнулась, и он очутился лицом к лицу с женщиной в годах с выражением живейшего, крайнего американского дружелюбия на лице. Она произнесла лишь:

– Здравствуйте.

– Да, здравствуйте, как поживаете? – отозвался он.

Что-то в его словах – он так и не понял, что именно, – похоже, смутило ее.

– Да? Вы на вечеринку?

Он понятия не имел, что ответить. За дверью виднелся полутемный коридор, а в конце его – ярко освещенная комната, дымная и людная. Он ощущал эту толпу, было очень шумно, слышался хохот.

– Да? – повторила она.

Ей хотелось помочь ему. Он видел это.

– Все в порядке, – сказал он.

– А, – обрадовалась она, – вы, должно быть, доктор Абдул.

– Да. Доктор Абдул.

– Спасибо, что пришли. Джо восхищается вашими работами, несмотря на то что не вполне разделяет ваше мнение о египетском господстве.

– Мне не терпится побеседовать с ним.

– Конечно, входите скорее. Не будем стоять здесь. О, вы такой высокий, а я и не знала.

– Да. Это дар Всевышнего.

– Да, наверное. Вы долго пробудете на факультете? Возвращаетесь в Каир в конце семестра или зимой?

– В конце семестра.

– О, я терпеть не могу эти краткосрочные контракты. Мы с Джеком были в Мюнхене, но грант был рассчитан всего на восемь месяцев. Меньше чем за два года по-настоящему в культуру не вникнешь. Как вам Америка?

– О! Мне здесь очень нравится.

– Прекрасно. Проходите. Джек вон там, у стены, за стойкой. Он нальет вам чего-нибудь выпить. А если вам удастся пробиться к Джо, передавайте ему привет от меня. Мне даже парой слов не удалось с ним перекинуться с тех пор, как он пришел.

– О, благодарю вас.

Он прошел мимо женщины и зашагал по коридору на шум. Несколько парочек переговаривались вполголоса в полумраке – должно быть, любовники. Он протиснулся мимо них и очутился в комнате, на краю толпы.

Данциг знал, что она в его власти. Настоящая красавица, и притом совсем молоденькая, экзотичная. Возможно, она даже мулатка, или евразийка, или каких-нибудь смешанных филиппино-русских кровей. Она еще не разговаривала с ним, но не сводила с него глаз. Он понимал, что это нелепая затея, к тому же технические трудности – как доставить ее к нему в гостиницу, как потом доставить ее из гостиницы обратно – были неизмеримы. Но он желал ее!

Она, скорее всего, пришла с мужчиной. Но с каким? Не с тем ли колоритным типом, который сверлит его взглядом с порога? Это было не исключено, но Данциг, к тому времени уже уставший от разговоров и изрядно подвыпивший, все же решил рискнуть.

– Э-э... мисс?

– Да? – с легким акцентом.

– Э-э... я никак не могу понять. Вы учитесь в университете?

– Нет, доктор Данциг. Мой муж – адъюнкт-профессор физического факультета.

– О, это замечательно. Уверен, я не понял бы ни слова из его лекций. Должно быть, он блестящий ученый. Он здесь?

– Нет. Я пришла с любовником.

Она сообщила это совершенно буднично, но явно с целью шокировать его, увидеть, как знаменитый политик переменится в лице.

– Вы с ним говорили. Такой молодой задиристый политолог. Джереми Гольдман.

Данциг смутно припомнил человека, который мог подойти под это определение, но подробности так и остались зыбкими.

– Да-да, он высказал ряд интересных замечаний. Весьма занятный молодой человек, насколько я помню. По-моему, я ему не нравлюсь.

– О, он терпеть вас не может. Как, впрочем, и всех вообще. Но он очарован вами.

– Позвольте спросить... прошу прощения, если мой вопрос покажется вам нескромным, я поистине не держу в мыслях ничего дурного и вообще человек совершенно безобидный, – знаменитое данциговское самоуничижение, милое и беззастенчиво тщеславное, – очарованы ли мной вы?

– Ну... – Она помолчала.

У нее было хорошенькое, пикантное лицо, очень тонкое, с выдающимися точеными скулами модели, чуть азиатский разрез глаз и губы, полные, как сливы.

– Я бы сказала, слегка. Да. Слегка.

– Гм. Какой великолепный комплимент. Вы так милы к тщеславному старику. Позвольте спросить вас еще кое о чем – повторюсь еще раз, я не хочу быть нескромным и прошу вас остановить меня, если мой напор вас пугает...

– О, я ничуть не напугана.

– Ну, тогда позвольте спросить: он где-то поблизости? И вы собираетесь уйти отсюда вместе с ним? Я уверен, что собираетесь, я не хочу на вас давить.

Она хладнокровно огляделась по сторонам.

Чарди! Данцигу внезапно пришло в голову, что Чарди мог бы отвезти их обратно в гостиницу, а потом подбросить ее до дома. Но согласится ли он?

Ну конечно согласится. Пусть только попробует заартачиться. Данциг тоже принялся оглядываться по сторонам, но в поисках Чарди.

Теперь Улу Бег видел его. Он оказался толще, чем был на фотографиях, в волосах проглядывала седина, глаза за толстыми линзами очков казались маленькими, как бусинки, брюшко выпирало из жилетки. Он слегка склонялся вперед, перегнув свое нескладное тело, и оживленно беседовал с какой-то женщиной. Дважды он взглядывал на Улу Бега в упор, чем приводил того в состояние столбняка. Но его взгляд быстро возвращался к женщине; говорил он негромко, настойчиво.

Курд стал пробираться сквозь толпу. И тут же задел кого-то.

– Прошу прощения, – сказал кто-то.

– Э-э... я...

– Кто...

– Э-э... простите, я, похоже...

– А, вы пытаетесь пробраться...

В конце концов расстояние в шестнадцать футов было преодолено. Он сунул руку под пиджак и нащупал "скорпион". Курд напомнил себе, что вытаскивать пистолет нужно не торопясь и уверенно и стрелять с двух рук. Его пальцы ощутили твердый, прохладный металл.

И все же он колебался.

Толстяк, болтающий с хорошенькой девушкой в самом сердце цивилизованного мира.

Он убил сотню человек, но все они были солдатами и в противном случае убили бы его. Он попытался думать о своих сыновьях – один погиб сразу, другой получил такую чудовищную рану, что он сам совершил над ним последний акт милосердия и любви. На Улу Бега нахлынули воспоминания, в носу у него запершило от едкой керосиновой гари и пыли, которую поднимали в воздух лопасти винтов и свистящие пули.