Когда же вернется этот мальчишка?

– Ему следовало бы появиться уже несколько часов назад, – раздраженно буркнул Тревитт.

– Наверное, задержался где-нибудь, чтобы украсть курицу, – предположил Роберто. – Сопляк малолетний.

Бывший бармен теперь завладел "береттой" и страшно этим гордился. Он сидел под карликовым дубом и начищал ее так же исступленно, как некогда стаканы за стойкой бара в заведении Рейнолдо. Он уже расстрелял три из оставшихся семи патронов – для практики.

Тревитт рядом с ним беспокойно заерзал. И немедленно наткнулся на свое же собственное оружие, которое прислонил к бревну перед собой. Он тоже успел попрактиковаться; с оптическим прицелом это было все равно что стрелять в кинозвезду на экране автокинотеатра.

– Нет, – возразил он, – у Мигеля была уйма времени. Они ведь вчера уехали. На джипе почтальона они вполне успели бы вернуться к часу. А сейчас почти пять.

– Подумаешь. Что известно этому сопляку? Ничего.

– Ему известно достаточно, чтобы вернуться назад вовремя. Глупый мальчишка.

Мальчишка имел значение потому, что был мальчишкой и нравился Тревитту, но, главное, он должен был отправить еще одну телеграмму Чарди через школу Пресвятой Девы. Если и эта попытка провалится, Тревитт решил, что выйдет из подполья, и к черту риск. Ему осточертело ждать.

– Да не дрейфь ты. Вернется он. Сопляк малолетний.

Тревитт поднял винтовку, вскинул ее на плечо. Они сидели в двухстах ярдах выше по склону от каменной хижины. Идея этого хода принадлежала Тревитту; он утверждал, что если на них в любую минуту могут напасть, нельзя допустить, чтобы их просто застигли в хижине; им нужен план.

Рамирес отнесся к этой стратегической уловке с неподдельным любопытством, после чего вернулся к своей юной нахалке, которой досталось поделом.

Но Тревитт настаивал и в конце концов добился своего. Итак, план. План заключался в том, чтобы вышибить мозги любому, кто будет крутиться поблизости.

А что, если появится Чарди? Так вот, Чарди не появится. Что-то пошло наперекосяк.

Но Тревитт был исполнен решимости. Каким-нибудь образом он вернет этого Рамиреса, хочет тот этого или нет, вернет обратно к Чарди. Вот, Чарди, что вы об этом думаете? Вам решать, Чарди. Никакой другой схемы у Тревитта не было. В голове у него до сих пор творился страшный сумбур.

"Любой шпионаж заканчивается фарсом", – сказал Малкольм Маггеридж[41] , и он таки знал, что говорил.

Тревитт не понимал точно, сам ли он принял решение выбрать такой образ действия или это решили за него. Все вышло как-то само собой, и теперь он жарился на солнце на этой пыльной горе со снайперской винтовкой в руках.

В небе кружил ястреб, парил в восходящем потоке воздуха, далекий, равнодушно-прекрасный. Тревитт с ленивой завистью любовался птицей: ее грация, сила, свобода и достоинство завладели его воображением. Пернатый красавец бездумно скользил туда-сюда в воздухе, то снижаясь в долину, то вновь взмывая ввысь.

Тревитт стер с кончика носа каплю пота и принялся изучать влагу на подушечке пальца. И не заметил машину.

Но когда он поднял глаза, перед хижиной стоял серо-голубой "мерседес".

Роберто рядом с ним заполз под прикрытие.

– Господи боже мой, сейчас начнется.

Из пассажирской двери выбрался Оскар Меса, широко развел руки, чтобы показать, что при нем нет оружия.

– Рейнолдо, – крикнул он в сторону вершины, – ты меня слышишь? Эти люди хотят поговорить с тобой. Только поговорить, и все. Они выслали меня вперед. Выходи, потолкуем, и тогда мы отпустим вашего мальца. Не делай глупостей, Рейнолдо, это всего лишь разговор.

Ответом была тишина.

– Рейнолдо, подумай хорошенечко. Не торопись. У тебя есть пятнадцать...

Грянул выстрел, резкий и трескучий. Оскар Меса откинулся на крыло своей дорогой машины, держась за живот. Он тяжело дышал. Темные очки слетели с него. Колени подломились, и он повалился на них. Потом рухнул ничком.

– Черт побери, – рявкнул Тревитт, – надо было заставить его...

– Прямо в брюхо! Рейнолдо умеет стрелять из пушки!

Тревитт глупо таращился на покойника у машины. Долго-долго ничего не происходило. Потом машина плавно дала задний ход, не подбирая своего павшего пассажира. Она двигалась так, как будто выезжала из какого-нибудь гаража в пригороде на вполне нормальную, чистенькую улочку, потом повернула, подчиняясь водителю, и медленно покатила вниз по грунтовой дороге.

– Стреляй! Подстрели этого сукина сына. Я его не вижу, – скомандовал из укрытия Рамирес.

– Что? – переспросил Тревитт.

– Стреляй! Матерь божья, стреляй!

Не думая, Тревитт вскинул винтовку на плечо, передернул затвор. Он ощущал прикосновение приклада к плечу, тяжесть винтовки в своих руках. Глаз сам собой приник к прицелу, и, когда рассеялся мутный туман, в котором ничего нельзя было разглядеть, он различил серую машину, мчавшуюся к безопасности. Словно по волшебству, в перекрестье сквозь заднее стекло появилась голова. Голова мужчины – он пригибался, в ужасе съежившись за рулем. Машина неслась по прямой линии к повороту, набирая скорость.

Тревитт приготовился.

– Стреляй! Стреляй! – приказал Роберто.

Считанные секунды оставались до того мига, когда машина достигнет поворота и скроется. Тревитт набрал полную грудь воздуха, выдохнул половину. Голова покачивалась в приближенной реальности оптического прицела, прямо перед его дулом. Ему казалось, он может коснуться ее.

"Стреляй!" – велел себе Тревитт.

Семимиллиметровый патрон пробуравит череп и выйдет через лицо, сметая на своем пути мозг, глаза, кости, размажет все это вперемешку по лобовому стеклу. На долю секунды ему стало тошно от того, что он собирался сделать. Он убрал палец со спускового крючка...

– Стреляй! – завопил Роберто.

Машина завернула за поворот, подняв тучу пыли, и скрылась.

– Да что с тобой такое? Ты что, больной?

– Я... Я не мог как следует прицелиться, – замялся Тревитт. – Не хотел зазря тратить пулю.

– Надо было все равно выстрелить.

– Ну а мне не хотелось впустую выкидывать пулю.