— И у тебя красивое.

— Правда? Спасибо. Меня в честь бабушки назвали. Мама хотела Кирой, но папа настоял.

— Аня, ты и сама красивая. Если бы я был твоим отцом, я бы приставил к тебе охрану. Блядь. Что происходит. — Он качает головой. — Охрана бы нам не помешала уже сейчас. Где, ты сказала, твоя каюта?

— Я не знаю.

Начинаю оглядываться и понимаю, что мы в совершенно незнакомом коридоре с ковролином на полу. В нашей части яхты такого не было.

Губы горят нестерпимо, я в ужасе от того, что мы целовались. И от того, что перестали. Полный сумбур.

— Я не помню, куда идти!

— Мою мы прошли, — кивает Максим назад.

— Сейчас. Я... вернусь обратно. Она... этажом ниже! Простите, голова кружится. Мне жарко. Душно.

Мы смотрим друг на друга. В его глазах просто пламя, он смотрит в упор, и кажется, что между нами прозрачная стена толщиной в полметра, из его выдержки и воспитания на гречке. Иначе он бы уже подошел. Как в кино прижал меня к себе.

Хмурится. Его движения словно надломленные. Меня же топит волнами, будто я все же прыгнула за борт, вот только они горячие, как парное молоко. Одна за другой омывают. Тепло, приятно, жарко. Я расстегиваю несколько верхних пуговиц на платье.

Макс упирается ладонью в стену и зажмуривается. Я касаюсь его плеча, как до этого делала танцовщица, в этот момент он рывком притягивает меня к себе, прижимает к стене. Да так, что пищу! Нависает.

— Блядь, как ты пахнешь.

Я громко, жадно дышу. Его губы накрывают мои, и я умираю. Вмиг умираю от сладости и восторга, от нежности и грубости, от его вкуса.

Есть такие чувства, которым нельзя сопротивляться.

Вцепляюсь в его шею, обнимаю. Он целует так, что душа в клочья. Я не думаю... не уверена, что после таких поцелуев можно продолжать считать себя девственницей. Нежно его глажу, я дышать боюсь. А потом, громко застонав, ерошу волосы на его затылке.

Максим отрывается и отходит на два шага. Поправляет штаны.

— Малая, со мной что-то не то. Дурной. Сделаем так.

Он достает карточку, его руки дрожат. Я сама как дурная, на моих губах его вкус, я ни о чем другом думать не могу. Я такого чувства не знала. В кино видела только.

Я влюбилась?

— Я в вас втрескалась. Кажется, — сообщаю искренне, как есть.

Сердце в груди горит. Как такое скроешь? Он целовал, а я летала в облаках.

— Я ни с кем ни разу. Я просто... не хотела раньше.

Карточка из его рук падает. Макс быстро наклоняется, шарит по полу, поднимает. Ведет меня до своей каюты, открывает дверь и заталкивает меня туда.

— Ложись. Спи. Никому не открывай, — командует безапелляционно. Грубит.

Волосы дыбом, я не представляю, как такому можно не подчиниться.

— А вы?

— Я, блядь, или упился, или тоже влюбился. Подышу.

Он закрывает дверь перед носом, и я остаюсь одна в небольшой каюте на одного человека.

А говорил, что не матерится при девушках.

На стуле висит его рубашка. Я подхожу, хватаю, прижимаю к себе и жадно вдыхаю запах.

Боже...

Зря. Мир погружается в туман. В животе пожар такой, что буквально умираю. На стенку лезть хочется. Я думаю о поцелуе, о поцелуях с Максом и трясусь.

Трогаю, трогаю свои губы. Тру их до боли.

Есть такие чувства, которые оправдывают всё. Даже плохие поступки.

Сажусь на кровать, дрожу. А потом я натыкаюсь взглядом на корсет той танцовщицы, она надевала его для танца на топ. Поражает ужасом. Она была здесь. Раздевалась. Но постель не тронута. Боже. Ревность ударной волной сносит здравый смысл. Я трясусь. Я...

Срываюсь с места, открываю дверь и выглядываю в злополучный коридор.

Максим. Он сидит чуть поодаль на корточках, спиной к стене прислонился. Сжимает виски. Увидев его в такой позе, замираю. Она настолько ему не идет с его-то осанкой, что меня прошибает. Чувствую боль. Его боль. Какой силы она должна быть, чтобы заставить этого мужчину вот так сжаться?

Издалека видно, как он напряжен. Кажется, что каждый мускул налит кровью.

Я вдыхаю воздух, который словно пропитан им. И понимаю, что Максиму больно, как и мне. Пот градом. Сердце бедное колотится, трепещет. Я хочу утешить. Укутать, подарить покой и ласку.

— Максим! — окликаю.

Он поднимает глаза, смотрит на меня.

В каюте светлее, и я отвыкла от полумрака. Не вижу, что в его глазах.

— Мне плохо.

Он поднимается и подходит.

С трудом отдаю себе отчет в том, что иду навстречу. Мы встречаемся на середине, и мой мир сужается до него одного. Я больше ни с кем другим не хочу целоваться. Никогда. Всё, о чем мечтаю, — поцеловать его еще раз. Еще один раз.

Максим накрывает мои губы своими, и я делаю глубокий вдох. Его руки обнимают крепко, а потом начинают ласкать. Он водит ладонями по спине, плечам, и это настолько приятно, что я задыхаюсь. Никогда в жизни мне не было так приятно. Никогда в жизни я не чувствовала ничего подобного. Его руки — одновременно бережные и сильные — безумное сочетание. Я дрожу. Мир покачивается из стороны в сторону, а затем крутится волчком.

Его язык проникает в мой рот.

Я люблю тебя.

Макс стягивает с меня платье. Сначала пуговицы в стороны летят, мягко приземляясь на ковролин. Потом ткань падает.

Я люблю тебя.

Расстегиваю его рубашку и голой льну к груди. Боже, как он пахнет.

— Мне больно, — шепчу. — Пожалуйста, мне больно.

Спазмы сводят живот. Слезы текут по лицу. Макс собирает их губами. Он так нужен мне. Он — всё. Объятия и поцелуи становятся жадными, хаотичными. Необходимыми, как воздух. И мы дышим. Надышаться не можем. Вот откуда это выражение взялось — как-то мигом догадываюсь.

Максим сжимает мои бедра. Приподнимает за ягодицы. А потом я чувствую его там, между ног... Горячий, твердый. Я дрожу снова и снова, пока он целует плечи и грудь. Умираю и рассыпаюсь в стонах, когда он плавно двигается, трется об меня. Стискиваю его плечи изо всех сил, царапаю, иначе вынести происходящее немыслимо. Макс наваливается на меня, придавливает к стене так, что воздух выбивает из легких.

Глажу его без остановки — шею, плечи, лопатки. Глажу и щипаю. И опять царапаю. А он целует жадно, быстро, трогает меня, языком лижет.

Я люблю тебя. Так сильно люблю тебя.

Он отрывается от груди. Приподнимает меня за ягодицы выше и вновь наваливается. Между ног прошивает боль. Макс толкается в меня, и я запрокидываю голову. Боль на время тушит жажду. Она легкая, мимолетная, следом меня топит волной кайфа, и я захожусь в новом витке безумия.

Пальцы дрожат и сжимаются. Дыхание рвется. Сердце долбит о ребра. Меня скручивают сладкие спазмы. Болезненная жажда, что терзала тело, в миллиард раз усиливается. Я плавлюсь в ней, и только его толчки помогают выдержать. Сладко. Безумно. Горячо. Макс жадно дышит мною, и осознание этого — приканчивает. Наслаждение усиливается по нарастающей, я в нем горю и взрываюсь, снова и снова. И снова.

С каждым его движением.

С каждым поцелуем.

Максим

У Лалы, в миру Анастасии, зеленые глаза, русые волосы и до смешного тонкие запястья, вот только мне рядом с ней смешно не было. С пятнадцати лет — на полном серьезе. С момента, когда ее мать пришла в гости к моей, прихватив дочь, дабы показать, как живут зажиточные гаджо. Чужие. Лала никогда не отзывалась на Настю, а я настырно именно так ее и звал, сам не знаю зачем. Может, чтобы привлечь внимание?

Она злилась, психовала, игнорировала, в нашу первую ночь я ей этой самой Настей сознательно мстил. За что? За верность традициям. За свадьбу, во время которой в первый и последний раз напился до скотского состояния. Семнадцать лет — возраст открытий, вот сын посла, студент юрфака МГУ, и открыл для себя водку. Сын посла, проигравший в гонке тупому тунеядцу, который, кроме как жену колотить, по жизни ничего делать не умеет. Сам я, впрочем, в те годы был не намного умнее, мститель неуловимый.