Мудак — слово грубое, но как их еще назвать-то после этого?

Мудаки форменные.

Тошнота подкатывает к горлу. Как так можно? Я не понимаю. Просто не понимаю! Если я однажды и выйду замуж, то только за простого, доброго парня. Какого-нибудь учителя. Этим же мужчинам довериться — высшая глупость.

— Помогите! Кто-нибудь, ради бога! — вырывает из раздумий истошный женский крик, который доносится откуда-то... снизу?

Мы подбегаем к обрыву и видим женщину, снующую по валуну, а в море... о нет, в море сражается со стихией маленький мальчик.

Сердце замирает от ужаса. Время несется вскачь.

Гул в ушах прерывается ударами сердца, и все прошлые заботы уходят на десятый план.

Море безжалостно, оно точит огромные камни, вместе с тем все дальше утягивая малыша. Женщина кричит, потом прыгает в воду, добирается до ребенка и пытается его поддержать, но в итоге они вдвоем... уходят вниз.

Я зажимаю рот рукой и начинаю задыхаться.

Они всплывают на миг, чтобы сделать вдох, и вновь тонут. Женщина отчаянно гребет, но куда там! Ей не справиться.

Море неумолимо. Оно не прощает ошибок, забрать человека для него — развлечение. Стас и другие мужчины несутся по лестнице, но время работает против них — мы слишком высоко. Женщина тонет, из последних сил поднимая сына над водой.

В следующий момент один из мужчин скидывает пиджак, разбегается и прыгает.

Я задерживаю дыхание, наблюдая за тем, как он летит вниз и врезается в водную гладь. Тут высота... метров двадцать.

— Разобьется! Он сейчас разобьется об камни! — кричит Вероника.

Через мгновение мужчина выныривает, хватает ртом воздух и подплывает к тонущим. Женщина ведет себя неадекватно, цепляется за него, опирается, топит.

Море злится волнами. Шумит. Чайки вопят.

Какая трагедия! Какой ужасный день! Я вытираю слезы и тоже несусь вниз вслед за Вероникой. Сама молюсь: «Боже, пусть у этого человека получится! Пусть он спасет малыша и его маму!» Клянусь, если ему удастся, я не стану осуждать ни его, ни его компанию. Пусть делает на яхте этой ночью что хочет, хоть с эскортницами, хоть с кем! Но ребенок... он ведь не виноват ни в чем. Он просто... поскользнулся.

Железная лестница опасно шатается, мои кроссовки едва касаются ступенек.

Шумный вдох-выдох, прыжок через две! Поворот к новому пролету и снова. Я хватаюсь за перила, чтобы не вылететь, и перебираю ногами так быстро, как только способна.

Проношусь мимо притихших на смотровой туристов. Они фотографируют? Мир замер в ожидании развязки.

Когда мы с Вероникой добираемся до берега, что-то уже произошло: народ стоит полукругом, все нервно кричат, жестикулируют.

Еще несколько шагов, и открывается картина: вымокший до нитки мужчина оперся на валун, склонил голову и часто, рвано дышит. Он в брюках и рубашке, с них ручьями стекает вода. Босиком. Рядом дрожащий от холода побледневший мальчик кутается в чей-то пиджак, который ему как пальто. Мать быстро стягивает с малыша мокрые вещи, обнимает, целует.

Выдыхаю с облегчением: беды не случилось. Не сегодня.

— Давайте скорую дождемся, — предлагает, кажется... жених. Георгий Басов. Судя по тону, делает это в десятый раз. Цокает языком. — Или я вас хотя бы довезу до больницы.

Пострадавшая явно нервничает.

— Ничего не нужно, я на машине, — говорит прерывисто, поправляя волосы. — Мы вышли сделать фотографию. Я не думала... Не знала... Тут красиво.

— Макс, ты как? У тебя, блин, кровь, спасатель.

Тело «спасателя» бьет крупная дрожь, хотя он и пытается ее унять. Море уже успело остыть.

Макс... Максим, значит.

Он поднимает голову, ведет рукой по щеке, смотрит на пальцы — и правда, кровь. Вдруг оглядывается, прищурившись.

— Жора, мать твою, менты. Убирай! — выдает сквозь зубы, кивая на толпящихся Барби в мини-юбках.

— Пи-здец! — восклицает жених, отбегает и начинает хлопотать.

Женщина тем временем хватает ребенка и делает несколько шагов в сторону. Все остальные разделились на две группы: те, кто в ступоре, и те, кто суетится без дела, создавая шум. Я быстро достаю из сумки салфетки.

— Дождитесь врача, — окликает пострадавшую Максим.

У него грубоватый голос, который слышать неловко. У меня... мало опыта общения с такими мужчинами.

Он вытаскивает из кармана брюк вымокший айфон последней модели, такие у всех в агентстве, с которым я подписала контракт. Максим смотрит на мобильник тупо, беззвучно выдает: «Блядь».

Мать возвращается. Я решаю, что она хочет поблагодарить героя, обнять или что-то в этом роде, но вместо этого женщина открывает сумку, нервными движениями вынимает из кошелька три купюры и протягивает Максиму.

— Вы с ума сошли, — медленно произносит он.

— Возьмите. Берите же! — Женщина психует. Бросает семьсот рублей на камень и, схватив ребенка, улепетывает.

— Остановить ее, Максим Станиславович? — раздается откуда-то слева.

— На каких основаниях? — Максим смотрит ей вслед, едва мазнув взглядом по деньгам. — Кто-нибудь, блядь, принесет полотенце?

Его вновь сотрясает крупная дрожь от порыва ветра, да так, что сердце сжимается. В эту секунду до меня доходит, что он совсем взрослый, лет тридцать, наверное. Рубашка облепляет грудь, руки. Намокнув, она просвечивает, и видно большую татуировку на правом плече. На запястье болтается нитка и что-то вроде... фенечки. Необычно, и совсем не подходит под его образ. На шее тонкая цепочка или... тоже нитка?

Еще одна капля крови течет по виску.

— Вы дорогой телефон утопили, — доносится тот же голос.

Я подхожу ближе и протягиваю салфетки. Неудачный момент! Потому что Максим натурально рявкает:

— И что?!

Аж подпрыгиваю! Он это замечает, переводит глаза на меня, и целый удар сердца мы пялимся друг на друга в упор.

Глаза у Максима почти черные. И сам он, если начистоту, непривычно смуглый, я таких только в кино видела. У нас в деревне жил один пакистанец, но внешне он был совсем другой — маленький и некрасивый. А Максим высокий и... неважно. Цепляю взглядом фенечку на его руке, и мелькает мысль о цыганах.

Максим смотрит в глаза и тем самым вызывает доверие, хотя от его баса я все еще не способна разговаривать. Это было убийственно резко.

— Извините, я не вам. Замерз и наглотался воды, — произносит он быстро. Вежливо, но при этом не оправдываясь.

— У вас кровь. Извините. То есть вот салфетки. — Я тоже не собираюсь тушеваться.

— Спасибо. Укусила она меня или поцарапала, не пойму, — усмехается Максим грубовато, но как-то беззлобно.

Берет салфетки, прижимает к ране, но промахивается, и темная кровь продолжает течь, капая на белоснежную рубашку.

Я достаю еще одну салфетку и делаю, как правильно. Он перестает озираться и вновь смотрит на меня, слегка озадаченно. Словно ему в голову не могло прийти, что кто-то настолько обнаглеет и осмелится его коснуться. Ему это очевидно не нравится, он... оторопел.

— Вот так, — приговариваю я, как делала мама, когда меня лечила. — Чуть-чуть потерпите. Позвольте вам помочь, вы большой молодец сегодня. Я думала... вы о скалы разобьетесь. — Когда это произношу, явно представляю себе тонущего малыша и не удерживаю слезу, которая крупной каплей сбегает до подбородка и падает вниз.

Максим приподнимает брови, отчего крови становится больше.

— Страшно было, — добавляю я, вдруг отмечая, что полицейские сирены звучат все громче.

Точно, вот что создает фон — кто-то вызвал полицию. Я в суматохе не обратила внимание.

— Спасибо, — бурчит Максим сухо, и мне вновь становится не по себе.

Неловкость усиливается тем, что он начинает расстегивать рубашку. Его замерзшие пальцы плохо слушаются. Зубы стучат.

Я чувствую смущение, находясь так близко. Взгляд падает на темные волоски на груди, на тонкую черную веревочку. Резко поднимаю глаза.

Максим слегка улыбается одним уголком рта. И вновь дрожит. Все это происходит очень быстро.