— Я вам честно говорю, мы даже не целовались этой ночью. Да куда там! Смотрите.

Задираю платье и показываю живот — он черный от синяков. Ба-Ружа закрывает лицо и плачет, причитая, как хорошо, что защитили наговором ребеночка.

— Максим меня не целует, — признаюсь я тише. — Совсем. Только в лоб. Мне иногда кажется, что ему и не хочется, — опускаю глаза.

— Если бы не хотелось, не было бы ребеночка у тебя в животе. Всё будет после свадьбы, он ценит твою гордость. Жаль, что простынь не сохранилась. Я бы всем показала, какую девочку нашел мой внук! — ликует она. — Свою собственную. А то, что нагулявшийся... плохо, конечно, но он мужчина, не дотерпел до судьбы своей. Родилась ты на тринадцать лет позже, Анечка. Прости его за это. Прости, дочка, и думай не о прошлом, а о своем личном счастье и замужестве.

Ее слова царапают. Гордиться тем, что была невинной, как-то... странно. Но сейчас, в этой комнате, рядом со старой цыганкой, мне так сильно хочется быть «его собственной». Быть любимой Максима Одинцова, которую он искал всю жизнь, что улыбаюсь. Пусть так.

Ба-Ружа сильно отличается от моей родной бабушки и внешне и по складу характера, но... именно рядом с ней я снова чувствую себя любимой.

Следуя порыву, достаю мобильник, листаю альбом.

— Смотрите, что у меня есть. Простынь и правда нельзя было забрать с яхты, она... хм, не наша. Но я сфотографировала. Пойдет?

Я действительно сделала фотографию кровати утром на яхте. Тогда думала, вдруг пригодится в полиции, если Одинцов начнет мстить. Никому ее не показывала, разумеется.

Ба-Ружа смотрит внимательно, вгоняя меня в стыд, улыбается и кивает. После чего начинает показывать розовые носки, которые, оказывается, вяжет специально для меня. Это сто процентов, ни у кого из женщин в доме больше нет лапы такого размера.

Все мы разные, у каждого свои представления о правильности и порядке. Но когда в сердце живет настоящая любовь, прощаешь близким ошибки, установки, ссоры и продолжаешь заботиться. Несмотря ни на что.

Она обиделась на меня, но носки при этом вязала. Это так трогательно, что я тут же примеряю. А потом обнимаю Ба-Ружу от всей души.

Хорошо, что пошла-помирилась. Скоро приезжают родители, и мне не помешает поддержка.

Экзамены я сдаю. И в тот день, когда получаю результат, приезжают родители. Такой вот двойной праздник.

Евгения Рустамовна радуется моим тройкам, кажется, больше всех на свете!

— У тебя будет аттестат! Какая же радость, Аня! Нам нужен торт! Эля, доча, как называется та кулинария, в которой мы заказывали кексы тебе на день рождения? — щебечет она, порхая по кухне.

Ба-Руже совершенно нет дела до моих оценок, она довольна, что я рассекаю в длинных платьях и помогаю по дому. На ее взгляд, как женщина, я сделала всё, что только могла.

Эля не реагирует никак. Она по-прежнему делает вид, что меня не существует, и на любые успехи закатывает глаза. Эля закончила элитную частную школу и сейчас учится в университете, свободно говорит на английском и французском. Ее подружки — с Максима глаз не сводят, пару раз они присутствовали на семейных ужинах.

— Эля, — Евгения Рустамовна щелкает пальцами в воздухе. — Ну скажи мне, скажи? Что-то про мяту?

Эля бросает в мою сторону надменный взгляд и возвращается к мобильнику.

— Да вы что, какой торт! — встрепенувшись, бормочу. — Подумаешь, тройки, было бы что праздновать. Я и так нахлебницей себя ощущаю.

Эля, продолжая пялиться в телефон, слегка улыбается.

— Я пирожков напеку, — говорит Ба-Ружа. — С луком и яйцом.

— Обожаю, — быстро поддерживаю. — Я помогу.

— Торт всё же нужен, я позвоню Максиму, раз моя младшая дочь внезапно оглохла, — причитает Евгения Рустамовна.

Слежу за ней украдкой, восхищаясь. Такая утонченная, уверенная в себе, умная женщина, при этом уважающая традиции семьи. Эти платья на ней — произведения искусства — пусть длинные в пол, на глаз не оторвать. Неудивительно, что в универе о ней легенды ходят. Такую увидишь — не забудешь.

Папушу Евгения Рустамовна родила в шестнадцать, той было пять лет, когда они под покровом ночи бежали к Стасу. Папуша помнит, как отец бил ее мать, помнит, как та умоляла Ба-Ружу и покойного дедушку отца разрешение на развод. Она все это мне подробно рассказывала, хотя сейчас с трудом верится, что Евгения Рустамовна могла быть в таком отчаянии.

Как много для женщины значит быть рядом с правильным мужчиной.

— На свадьбе же будет торт, куда столько, — улыбаюсь я. — Давайте уже дождемся. Пожалуйста. Мне правда неловко, — умоляю не акцентировать внимание на моих тройках, когда вокруг все такие умные и образованные.

Евгения Рустамовна отвлекается на мобильник, после чего сообщает:

— Максим отзвонился, встретил твоих родителей, Аня, скоро приедут. И всё же жаль, что мы не подумали о торте! К свадьбе столько приготовлений, я совсем замоталась!

Вечер пролетает словно в тумане. Я очень рада увидеть родных, но при этом, едва те заходят в дом, ощущаю сильнейшую скованность. Знакомство проходит хорошо, и вроде бы разговор клеится и никто не ссорится, но при этом мне постоянно хочется провалиться сквозь землю из-за всей этой ситуации.

И только ночью, оказавшись в своей кровати в одиночестве, я понимаю, что именно меня так разволновало: родители хорошо приняли Максима. Слишком хорошо. Они ему чуть ли не в ноги кланялись, тем самым еще сильнее увеличив пропасть между нами.

Дом Одинцовых поверг их в шок. Киря цокал языком и повторял: «Молодец, сестричка! Держись за Макса. Всеми руками и ногами держись».

Завтра мне снимают брекеты, Максим за столом уточнил время, сообщил, что свозит, а потом мы вдвоем где-нибудь поужинаем.

Я вспыхнула от радости! Наконец-то у нас будет свидание. Настоящее!

— Только не поздно, — строго произнесла Ба-Ружа, блюдя мою честь.

— Сколько ты в них отходила? — уточнил Киря, поддерживая разговор. — Сейчас — красота! А какие у нее зубы были до — ты бы видел, Максим. На крокодила наша Аня была похожа, — и показал ладонями пасть.

Все посмотрели на меня, и Максим тоже. Я улыбнулась. Сейчас, вспоминая тот момент, не могу сдержать слез. Подтягиваю колени к животу, обнимаю себя и плачу. Я устала. Нельзя уставать, так сказал босс Максима, но как же сильно я в действительности устала! Как хочется покоя и тишины.

Самой планировать день. Ждать Максима с работы. Побыть настоящей, хотя бы наедине с собой!

Утро жду с острейшим нетерпением. А когда, проснувшись, присаживаюсь в кровати, едва не дрожу от предвкушения: сегодня впервые, после показа, мы с Максимом проведем время наедине.

Плохие мысли и ночные страхи улетучиваются, я накидываю халат и спешу в ванную.

Свадьба послезавтра, еще немного, и моя жизнь кардинально изменится. Нам столько нужно обсудить! Где будем жить? Как общаться? Вести быт? Мне, наверное, стоит готовиться к переезду, но все вокруг так заняты предстоящей свадьбой и собственными делами, что упускают этот момент. А еще я все время думаю о том, как пройдет первая брачная ночь. Чего вообще ждать?

Максим постоянно занят, к его завалу на работе добавилось расследование покушения. Я все понимаю, но не могу не скучать. Не могу не думать.

Поэтому жду. Изо всех жду встречу!

Вот только день начинается плохо, и виной тому... та самая Олеся. Его бывшая.

Она так и не забрала вещи из квартиры Максима, сказала, чтобы он оставил их себе на память и, желательно, подавился. Папуша потратила полдня, сложила все по пакетам, пакеты привезла сюда и поставили в прихожей: один из сыновей Ба-Ружи должен вот-вот увезти их в табор, раздать нуждающимся. Вещи хорошие, некоторые новые, с ярлыкам.

Евгения Рустамовна повезла Станислава Валерьевича к физиотерапевту, Эля собирается в универ, Папуша уехала на работу. Мои родители и Киря гуляют по дому и саду, под ненавязчивым присмотром Ба-Ружи.

А потом мама замечает белую шубу Олеси в одном из черных пакетов.