— В смысле убалтывать? — Тон Одинцова окатывает холодной водой, вилка с укропом повисает в воздухе.

— Неверно выразилась, — тараторю. — Врач сперва плохо посчитала сроки, подумала, я еще младше, ну и они вывод сделали, что со мной беда случилась. Что ты меня силой. Извини.

Лицо Максима вытягивается. Он хмыкает, берет чашку кофе, делает глоток. Он как будто хочет мне что-то сказать, но никак не может себя пересилить и озвучить мысли. Словно его предложение — ему самому противно, и требуются все силы мира на то, чтобы сделать это.

Выдает:

— Ну да, понимаю. Со стороны такое себе.

— Ты меня к родителям отошлешь, да? — перехожу к главному. Терпеть больше нет сил. Сахара в крови, полагаю, достаточно. — Максим, я... у нас маленькая деревня, слухов будет... я утону. Если есть возможность, можно я поживу где-нибудь в другом месте, пока ребенок маленький? Мне даже помощники не нужны. Маму бы, но она брата не оставит, а я... ну не могу я туда ехать сейчас. Просто не могу. Я бы своим до родов вообще ничего не говорила.

Максим откладывает приборы и жестом зовет к себе на диван.

Мы оказываемся близко, шептать смысла нет, народу на террасе никого, но иначе не получается.

— Про твою деревню речь не идет, — говорит он ровно, при этом я вся обращаюсь в слух. — У вас ни поликлиники нормальной, ни роддома. Вчера я думал отправить тебя на Кипр, у моих друзей там апартаменты, но потом кое-что изменилось.

— Что именно?

Он смотрит в упор, а я то опускаю глаза, то вскидываю. Тут же разглядываю свои штаны, его джинсы, свои пальцы, которые на фоне его смуглых рук иссиня-белые, женственные и тонкие... У Максима совершенно плоский живот, сейчас, через тонкий свитер, это отчетливо видно. Из-за широких плеч депутат кажется большим, но в реальности он скорее худой, жилистый.

Закидываю ногу на ногу в напряжении. Когда Максим ловит мой взгляд, я застываю. Физически растворяюсь в его черных глазах. Он берет мою руку, ведет большим пальцем по линиям на ладони, но не читает их, как это делала цыганка, просто водит вслепую. Рука у него теплая, сильная, но одновременно — бережная. И я срываюсь на дрожь от этого всего. От касания, от близости, от нервного накала...

Как заколдованная пялюсь. Дышу. Когда он так смотрит, я вновь начинаю верить в магию, это что-то нечеловеческое.

— Ты сильная девочка? — спрашивает Максим негромко. Руку мою так и держит, ощупывает. — Я знаю, что сильная, вопрос — насколько. Меня сейчас будет трясти, Аня, трясти сильно, и мне нужна спутница, которая это выдержит.

Слова обволакивают, сливаются в один простой смысл, сердце бешено качает кровь по венам, и вся она устремляется к щекам, которые загораются.

— Спутница? — приподнимаю брови.

— Я могу отправить тебя на Кипр с мамой и братом, да хоть всю семью, неважно. Там ты будешь в безопасности, поэтому не нервничай, хорошо?

Он показывает фотографию слоненка, и я киваю.

— Раз мы его оставляем, то будем беречь. Никаких нервов.

Киваю снова.

— А теперь послушай внимательно. — Он все еще держит мою руку. — На яхте нас с тобой, малыш, опоили. Возбудитель экспериментальный, без рецепта достать сложно, люди основательно потратились. Называется «трин». Выпила ты мало. Бокал мы разделили.

— Опоили? Но зачем?

— Есть у меня одна теория, мы попозже к этой теме вернемся. Ублюдка Петрова я ищу, в этом, зайчик, не сомневайся.

Я беспомощно моргаю. Не рыдаю лишь потому, что Максим рядом. Держит за руку, открыто смотрит в глаза. Его много. Очень много в моей зоне комфорта, в моей жизни. Он снаружи, и его ребенок внутри.

— Теперь мне нужно, чтобы ты была очень сильной. Хорошо? Максимально сильной. Ради вот этого ребенка. — Максим опять показывает фотографию с УЗИ.

Не знаю, как это работает, но, пока он держит мою руку так бережно, море по колено.

— Наш с тобой секс в коридоре и каюте засняли на камеру. Запись мне показали только утром. Почему так поздно? Ждали выборов. Завтра последний день, когда я могу вычеркнуть свою фамилию из списка.

Мир слегка покачивается, Максим держит крепко.

— Это сделал Лев Васильевич? — шепчу я.

— Вероятно. Сегодня утром мне предложили на выбор два пути. Первый — я снимаюсь с должности, пишу заявление по собственному, и это видео убирают в сейф. Чтобы воспользоваться им в любой следующий раз, когда понадобится мной манипулировать. Второй вариант — они его публикуют завтра утром в сети, начинается скандал, расследование, меня вычеркивают из списка автоматически, после чего увольняют.

— Господи.

— Но у нас с тобой есть еще третий путь, Аня. Мы можем сыграть на опережение, прямо сейчас подать заявление в загс и объявить о наших отношениях открыто. Даже если это видео сольют в сеть, резонанс оно не вызовет.

Сглатываю. Видео, на котором меня имеют на мальчишнике, сольют в сеть. Глаза застилает пелена, я быстро моргаю и сжимаю руку Максима изо всех сил.

— Депутат занимается любовью со своей беременной невестой — это интересно, но недостаточно скандально? — шепчу.

— Умница. Народ у нас понимающий, любить и желать свою женщину в нашей стране считается хорошим тоном.

Он водит пальцами по линиям на ладони, и я, по ощущениям, превращаюсь в сметану.

— Тем не менее внимания к тебе будет много. Кто такая, откуда взялась и прочее, прочее. Быть женой политика — это, малыш, большой труд, и, если ты откажешься, я это приму. Ты можешь полететь на Кипр и отсидеться там. Я сделаю все, чтобы тебя оставили в покое. Ребенок родится, подрастет, там дальше видно будет.

— Вы меня... то есть, Максим, ты меня замуж зовешь?

Он улыбается чуть снисходительно, но едва я успеваю расстроиться, подносит мою ладонь к губам и целует тыльную сторону.

Сердце разбивается. Просто вдребезги.

— Моя смелая беременная девочка, ты выйдешь за меня замуж?

Он смотрит в глаза, а я... осыпаюсь пеплом. Волоски так и стоят дыбом, меня морозит. Я сжимаю его руку — теплую, крепкую. Я... просто не представляю, как еще можно поступить в этом случае.

— Хорошо, — шепчу. — Могу выйти.

Максим слегка улыбается и, опустив глаза, вновь целует мою руку.

— Олеся, привет, поговорить надо.

Я сижу в машине рядом и слышу каждое слово. Волосы так и стоят дыбом, кажется, что я нахожусь в какой-то параллельной реальности. Смотрю в окно и делаю вид, что разговор этот меня не касается. У самой глаза круглые, вихрь в груди.

Дорожные знаки пролетают один за другим.

— До вечера не подождет? — спрашивает Олеся весело.

Это ужасно, но я слышу каждое ее слово.

— Только не говори, что ужин с твоим начальством срывается, я неделю готовилась!

— Боюсь, не подождет. Ты на работе? Я заеду часа через три.

— Ты меня пугаешь, Макс. Что-то случилось?

— Да, случилось.

Спустя пару минут Максим заканчивает этот невыносимый разговор и кладет, наконец, трубку.

— Она ничего не знает? — спрашиваю.

Мы только что подали заявление в ЗАГС, документы заполнял Максим, я только расписалась. У него мелкий стремительный почерк. Он так быстро писал, очень торопился.

— Я ей объясню ситуацию, все будет хорошо, — лживо улыбается. — Не твоя забота, малыш.

— Куда мы едем? Я не ориентируюсь.

— В магазин. Ужин будет проходить в «Итальянском воробье», это неплохой ресторан. Мой прямой босс, Пётр Андреевич Пупыш, уходит на пенсию. Он хороший человек, семьянин традиционных взглядов. Придет человек восемьдесят, самые-самые близкие.

Я вцепляюсь в свою сумку мертвой хваткой. На искусственной коже навсегда останутся вмятины.

— Дресс-кода нет, — продолжает Максим. — Но сама понимаешь, кеды и трико не подойдут. И мне нужно, чтобы тебя запомнили, поэтому мы едем покупать самое красивое платье, которое есть в этом городе.

— Ты что, хочешь, чтобы я присутствовала на этом ужине? Ты спятил?!

Он слегка улыбается: