Я и начала. И снова воспоминания за темно карей радужкой глаз: после обнуления пусто, а потом…

Поле пространное, на возвышении у реки, причудливой своими изгибами и поворотами, по берегам раскинулась большая деревня. На пригорке, будто кто линию прочертил, собралась одна сторона деревни на другую. Снег уже лег, мягкой пушниной на землю и не тает. А мужики полуобнаженные, разгоряченные, лихие. Все грудины широкие, крепкие цветные и серые, белые, желтые и синеватые. Шеи и морды, сквозь бороды красные, словно кипятком вываренные. Глаза злые, к бою готовые. Изо рта пар у всех валит. На ногах у кого что: лапти, сапоги, валенки. Постегивали сибирки, рубахи с кафтанами побросали. Рожи у всех докучливо обиженные, надоело двум берегам ютиться бок о бок, нужду делить, ссоры накопились. Словно домашних дрязг им мало, хотелось богатырям плечи порасправить, кулачищами поиграть.

Я смотрю в сторону и вижу рядом с собой того же незнакомца, что и на Василия смотрящего в прошлом воспоминании. Рассматриваю его дюже. Он высокий, не худой. Тело крепкое, мускулистое. Он глубоко дышит. Сам загорелый, с лета бронзовый загар на коже остался. А борода черная, хотя и коротко остриженная. Глаза яростью налитые, безумием предстоящей битвы. На лице суровая решительность и твердость.

Кто же ты?

Мелкие пацаны, так и вьются у мужицких ног, сквозь ляхи, локтями дорогу прокладывают. Пискляво подначивают.

— Дай ему. Дай!

— Я тебе сейчас дам, мало не покажется. Топай к мамке домой, сиську ищи, — отправляют мальцов из толпы, хоть с той, хоть с этой стороны.

— Не тупой, — обижаются те, губы обижено крутят. — Козодой.

А сами в толпу. Их старшие выгоняют. Большие и могучие силачи вперед выступают, ухмыляются, мышцами поигрывают, ждут своего часа, вспоминая соседские прегрешения. И в какой-то миг срывается иступленный ярый идиот, и стена на стенку смыкается, сходится волной на волну, как по одному общему сигналу. Закипает махач, под молодецкий гул. Счеты каждый с каждым сводит.

А после, Тимур уже на снегу лежит и вверх смотрит. Все в крови, сам разбитый до синяков, не собранный.

— Илья, — просит слабо, едва слышно, сам в небо глазами мечется. — Матери скажи, я сам.

Теперь я знаю, как его зовут.

— Вань, ты держись. Давай, поднимайся. Нам до лесу дойти. Там, легши, будет.

Поднимает его, как тулуп овчинный, тот виснет, не держит ни спину, ни голову. Кровь с него капает по снегу, оставляя за собой яростные, багровые росчерки. Кашляет сипло, с кровью. Никак скоро помрет. Незнакомец его тащит упорно, сам хромает. Тимур теряет сознание.

Я выныриваю из воспоминания, смотрю на Тимура в ужасе, пока он приходит в себя. Молчит, затем зло улыбнулся.

— Все увидела? Поняла?

Не понимаю. Не понимаю, как это? Выходит, он знает, что он не он. А тот Ваня, кто в той драке толи умер, толи нет.

— Я хочу знать, кто тот человек?

— Какой?

— Из твоего воспоминания.

Он смотрит на меня с предубеждением, молчит.

— А бог его знает.

Опять показывает полиграф, что врет. Врет, как Василий. Он помнит, знает и врет. Я растерянная, в растрепанных чувствах. Смотрю, как его уводят из помещения, на пустой стул и не в курсе, что думать и что писать в отчете.

Клод

— Клод, поговорить бы, — сообщает она, после всех «бесед» с бывшими одноклассниками.

Я дергаюсь внутренне от звучания ее голоса, от внимания к себе. В душе разливается отзыв, насыщает дурацкой надеждой на что-то большее, чем ее незаинтересованное «нет». Перед глазами пляшут непристойные картинки. Мечтаю сделать все тоже самое с ней.

На базе устав, расписание четко соблюдается, встреча возможна, только если графики отдыха совпадают. А моя занятость учениками, поверх основной работы телепортом, предполагает время лишь на сон. Я смотрю на адептов, усердно выполняющих упражнения, затем на Лизу. Она ходит в военной форме. Ее статус засекречен, как и мой, только ранг, и ее ниже моего.

— У меня нет времени, — отвечаю честно, и немного обиженно.

Хочу ее, хочу встречи, не на пять минут, не короткий разговор, а намного-намного больше.

Она все понимает, отводит глаза, пока разглядываю ее светлые волосы убранные в пучок. Натуральные, пушистые, и к сожалению, обрезаны по плечи. Легко представляю, как будет красиво, когда она распустит их. Как локоны будут колыхаться в такт моим ударам и движениям.

— Что ты хочешь, — спрашивает серьезно.

В самом деле, что-то случилось? Я смотрю ей в глаза, она не отводит свои лишь первые пару секунд, уводит взгляд в сторону, смотрит на адептов, на плац, на лес растущий кругом по периметру. Кусает губы и снова переводит взгляд на меня.

— Когда?

Умница моя. Всегда была интуитивной, догадливой, не то, что я, словно большой слепой кот, ни черта не понимающий в эмоциях других. От ее вопроса на лицо рвется улыбка, трудно сдержать, не вдыхать глубже, чем нужно от воодушевления воздух в легкие. Я стараюсь, но не знаю, получается ли?

— Завтра в десять.

Она сдержанно кивает, и уходит. Я же возвращаюсь с трудом в повседневную реальность, в задачи, которые требуется решить. Запихиваю на дальний слой сознания ее согласие, и держу тело в узде. В солнечном сплетении салют. В груди праздник от эндорфинов и предвкушения. В паху революция и бунт. В мозгах бьется мыслью один вопрос: «Не уже ли?».

Тогда десять лет назад, в постели, она была такой близкой, испуганной и скованной, я не нашел другого варианта. Сжал ее посильнее в руках. Она умудрилась вывернутся, пронзительно до боли глянула в глаза. В ее собственных, кричит непонимание, за что я с ней так?

Я прыгнул.

Только прыгнул не на песчаный пляж островка в Карибском море. А оказались мы на глубине десятка метров у затонувшей подлодки. Ни хрена не понял. Что случилось? Дернулся, как бешенный и пьяный.

Смотрю на заржавевший корпус. Таким был мой первый прыжок. Тело отца среди поднятых наверх моряков не отыскали. Команда большая, больше ста человек. И четверых из них не нашли.

Я тринадцатилетний пацан, не знающий кому верить. Первый раз, прыгнул в пространстве прямо из собственной постели. Хотел все увидеть. Найти тело. Верил, что смогу.

В Баренцево вода жутко ледяная. Бьет наповал шоковой болью. Течение сильное, темно, кругом мутная мгла, хоть глаз выколи. Ломота и резь от холода не выразить словами — адская.

Нежданно пятно грязного света, мутного, как моча. Мои глаза выхватывают пробоину в носу подлодки. Огромную. Никто не знал, что толком произошло у них. Почему случилась беда. Все вместе заняло одну минуту, но тогда та показалась вечностью.

Отпрянул, метнувшись в сторону, глаза открыл уже дома. В постели, весь мокрый, оледенелый, изумленный. Ангина у меня была ядреная. С температурой, с воспалением легких, с проблемами мочевого пузыря, с гноем в горле.

Воспоминание застало врасплох, на золотом, прогретым за палящий день островке с девушкой в руках, что никак не хотела прыгать. Я уставился на нее, а Лиза в шоке, даже не сопротивлялась. Вытаращила глаза, смотрит в потрясении.

— Что это было? Ты в воде? Я видела.

Вот тогда и разобрались, что к чему. Она прыгала под давлением и внешней угрозой, а сознательно перемещалась в воспоминаниях людей. Мы проговорили несколько часов. Я не тронул ее. Помог подтвердить подозрения. Она видела мою мать, дом, еще живого отца. А это личное и роднит с тем, кого пускаешь в душу. Так что в моей, она могла чувствовать себя целиком, как дома. И вот ирония судьбы, могу подарить ей весь мир, прыгнуть с ней в любую точку планеты, могу показать, все, что в душе, а ей не нужно. Я не нужен! Не тот, кого она хотела. Я знаю, других-то тоже нет, никого, кому она бы доверилась. Я сделал так, чтобы пока жив, никого и не было. Мне хотелось одного, если не ответного чувства, то хотя бы тела.

Она пришла, как договорились. Без слов, сняла одежду с датчиками слежения и встала напротив. Пялится и смущать я не стал, жарко обнял. Мгновение, и нас в этом месте нет.