— Не в обычае у царей Иллирии мешать подданным обогащаться на море.
Младший из послов отвечал:
— А у римлян, Тевта, существует замечательный обычай: государство карает за обиды, причиненные частным лицам, и защищает обиженных. Мы с Божьей помощью заставим царей Иллирии изменить свои обычаи, и притом очень скоро.
Тевта была в такой ярости, что велела тут же убить дерзкого. Римляне немедленно объявили ей войну. Между тем иллирийцы разграбили Эпир, напали на Керкиру и Эпидамн. Керкиряне в отчаянии обращались ко всем эллинам за помощью. Увы! Ахейцы, хотевшие им помочь, были разбиты пиратами на море. Спасение ждать было неоткуда. И тут у Керкиры появился римский флот. «Керкиряне обрадовались появлению римлян… а затем единодушно… отдали себя под их покровительство, в них только надеясь найти верную защиту на будущее время». Их примеру последовали жители Аполлонии и Эпидамна. Римляне брали у иллирийцев город за городом. Дальше все произошло так, как и предсказывал посол. Тевта была разбита, униженно просила мира; ее владения были урезаны, на нее наложена дань, а главное, иллирийским военным кораблям строго запрещено было показываться в греческих водах. Так что цари Иллирии действительно вынуждены были несколько изменить свои обычаи. Эллины почувствовали большую признательность к своим неожиданным заступникам. Афиняне позвали к себе их послов и горячо благодарили. Коринфяне же пригласили их участвовать в Истмийских играх (229–228 гг.) (II, 4–12).
А вскоре, говорит Полибий, по всему эллинскому миру началось какое-то странное явление. Эллины, словно завороженные, обращали глаза к Риму. Вдруг явилась у всех какая-то странная убежденность, что от Рима придет им спасение. И вера эта распространялась все шире. «Вскоре подобное положение наступило для жителей островов и Азии… Народы… не обращались более ни к Антиоху, ни к Птолемею, ни на юг, ни на восток, но смотрели только на запад» (V, 105, 5–7). И это тем более странно, что первое появление римлян на Балканах никак не могло снискать им популярности. Первую Македонскую войну вел Сульпиций, человек грубый и жесткий. Он начисто был лишен светского лоска, совершенно необходимого для сношений с греками, и должен был оставить у них самые неприятные воспоминания. К тому же римляне явились как союзники этолян и действовали методами этолян. А все-таки это странное влечение все усиливалось. И первыми этому чувству поддались этоляне. Когда Филипп взял Киос, они тут же прибежали в Рим жаловаться на обиду и просить о помощи. В то время все мысли, все силы римлян занимала Ганнибалова война. Им было не до этолян. Кроме того, совсем недавно этоляне бросили их и заключили сепаратный мир с Македонией. Поэтому римляне сухо отказали. Но прошел год, и в Рим явились послы Родоса, Пергама и Египта{11} просить помощи против Филиппа (осень 201 г.) (Liv. XXXI, 2; Арр. Maced. IV, 2).
Причины ясны. Союзники парализованы были ужасом. Филипп казался неодолим. Его воины не знали себе равных. «Бесстрашные в сухопутных битвах… они с не меньшей готовностью несут службу на море… исполняют… тяжелые работы, как говорит Гесиод… „Они радуются войне как пиршеству“» (Polyb. V, 2, 5). Он держал в руках Эгейское море. Его гарнизоны занимали три стратегически важные крепости — Акрокоринф, Деметриаду и Халкиду. Их называли цепи Эллады. Действительно, владея ими, царь связал Грецию по рукам и ногам. И тогда союзники решили искать защиты и спасения у римлян. Это было одно из тех роковых решений, которым суждено повернуть судьбы мира.
Явившись в Рим, послы в самых ярких красках живописали бесчинства Филиппа, рассказали о его договоре с Антиохом, постарались дать понять о непомерном могуществе обоих царей и горячо доказывали, что опасность грозит всему эллинскому миру и самой Италии. В заключение они молили остановить Филиппа, пока не поздно. Римляне совершенно не расположены были вмешиваться в дела Востока. Они только что окончили труднейшую и опаснейшую войну с Карфагеном и нуждались в отдыхе. К тому же они знали, «сколь велики войско и флот, подготовленные Филиппом». Было ясно, что новая «война будет стоить Риму огромных усилий», говорит римский историк Ливий (XXXI, 3). Но речи послов их встревожили. Они не могли оставить их мольбы без внимания. Кроме всего прочего, они считали себя в долгу перед Египтом, который всю Пуническую войну помогал им продовольствием. Долго римляне колебались. В сенате, видимо, кипели бои. И главное, народ упорно не давал согласия на войну. В конце концов решено было отправить Филиппу следующие требования: не воевать ни с одним эллинским народом, дать ответ перед третейским судом за обиды, причиненные Пергаму и родосцам, не посягать на владения Египта (Polyb. XVI, 27; 34, 3–4). Требования эти римляне передали царю через его военачальника, находившегося тогда в Греции, прибавив, что «если царь согласен на это, то может жить в мире с римлянами, если не согласен, то последует война» (Polyb. XVI, 27, 3).
Филипп повел себя довольно странно. Он не ответил римлянам, а сорвался с места и устремился к проливам, завоевывая и уничтожая одну за другой эллинские общины. Быть может, он знал через своих шпионов, что союзники просят помощи уже много месяцев. Римляне же, вместо того чтобы действовать, тянут и шлют послов. И он совершил роковую ошибку, которую совершали многие, плохо знавшие римлян. Видя странную их медлительность в начале, уступчивость и наклонность к миру, они приписывали это их нерешительности и робости. Филипп вообразил, что римляне его боятся, что слова их всего лишь пустые угрозы и что считаться с ними надо не больше, чем с Атталом, застрявшим на Эгине. И поспешил окончить завоевания, не обращая внимания на их предупреждения.
А Афины были по-прежнему в осаде и слали отчаянные письма во все концы ойкумены. Ответа не было. И тут из рядов их явился спаситель, некий афинянин Кефисодор. Он совершил великий подвиг, прославивший его имя на века. Бежав из Афин, этот бесстрашный герой помчался в Италию, в Рим, ворвался в сенат и с жалобными воплями припал к ногам отцов, умоляя спасти древнейший и славнейший город, гордость и красу Эллады. Миссия его была трудна, ведь афиняне официально не были в союзе с римлянами. Самое обидное, что римское посольство было у них в городе в то время, когда они носили на руках Аттала. А афиняне даже внимание не обратили на римлян, изливая лесть на этого неблагодарного царя и родосцев, которые так безбожно кинули их на произвол судьбы! Афиняне были красноречивы, и афинские посольства всегда производили на римлян сильное впечатление (Polyb. XXI, 31; XXXIII, 2). И сейчас слова Кефисодора, кажется, оказались последней каплей. Народ дал согласие на войну (Liv. XXXI, 1, 10; Paus. I, 36, 5; Арр. Maced. IV, 2){12}. Афиняне получили ответ, что римский народ привык защищать своих друзей (Liv. XXXI, 9, 4). И Кефисодор, окрыленный надеждой, полетел в Афины, чтобы вдохнуть бодрость в своих совершенно упавших духом сограждан.
Почти одновременно с этим Филипп осадил Абидос. Римские послы находились в то время на Родосе. И вот самый юный из них, Марк Лепид, со стремительной быстротой отправился к Филиппу, надеясь спасти злосчастный город. Как мы знаем, это ему не удалось. И он бросил в лицо царю римский вызов. Так началась Вторая Македонская война (200–197 гг.). Велась она официально за свободу эллинов. Осенью римляне высадились на Балканах.
Мысли о свободе кружили головы греков. В начале войны римляне и союзники разнесли форпост Филиппа — Халкиду, которая превратилась в настоящую пиратскую крепость, державшую в страхе все побережье. Родосцы, прямо как французы в 1789 г., прежде всего кинулись искать местную Бастилию. Они «разбили ворота тюрьмы, выпустили тех, кого запер здесь Филипп, полагавший, что уж из этой-то темницы, никто и освободить их не сможет». Затем они резво пробежались по городу — чуть ли не на каждом перекрестке стояли статуи Филиппа. Всем им они отбили головы (Liv. XXXI, 23).
