Нора вышла на улицу и встала прямо перед лицом посапывающего великана, которое располагалось прямо на тюльпанах и нарциссах.

— Великан! — принялась она кричать, попутно толкая его в подбородок. — Просыпайся! Давай же!

Он потихоньку открыл глаза, увидел Нору, улыбнулся и протяжно зевнул, обдав Нору волной жаркого воздуха.

— Что ты наделал? — спросила она, когда он сел.

— Сюрприз, — сказал великан, довольно глядя на дерево. Переведя взгляд на Нору, он тут же понял, что она его радости совсем не разделяет, и как-то поник. — Не нравится?..

— Нет, конечно! Я же говорила тебе, что сюрприз — это что-то неожиданное и ПРИЯТНОЕ!

— Я думал, это оно и есть…

Вдруг со стороны дома раздался гневный выкрик. Они оба повернули головы и увидели на пороге дома Грегора, который таращился на сад и от переполнявших его эмоций тянул себя за волосы.

— Что это?! — взревел он.

— Простите, — угрюмо произнес великан. — Я уберу дерево…

— Дерево?! Да черт с деревом! Что ты сотворил с огородом?!

Осознав, что зря ел в огороде без разрешения, великан помрачнел еще сильнее.

— Простите, — повторил он, опустив голову.

— Успокойтесь, — встала между ними Нора. — Сейчас мы все исправим…

— Как ты собираешься все исправлять?! Он уничтожил весь наш труд!

— Грегор, он ведь ничего не понимает! Не надо винить его…

— Конечно. Я и не виню его. Я виню тебя, безмозглая курица! Что я тебе говорил? Чтобы ты с ним больше не виделась! А ты что сделала?! Каждый день возилась с ним, как будто он твое дитя! Ну, довольно теперь, дура? Кто ты, если не дура, а?! Глупая баба!

То, с каким давлением Грегор говорил это, и то, как Нора от каждого брошенного мужем слова все больше сжималась, будто уменьшаясь в размерах, разозлило великана. Он нахмурился, уронил кулак на землю и громко произнес:

— Перестань!

От удара раздался оглушительный грохот, который разнесся по всему лесу, земля вокруг затряслась. Нора и Грегор схватились за головы и опустились на колени. Как только грохот утих, они в страхе попятились к дому.

— Ты… ты… ты… — лепетал Грегор, глядя на великана.

Нора же находилась в шоке и не могла вымолвить ни слова. Она только смотрела на великана, и в ее глазах был заметен ужас. Великан, тут же остыв, испытал неописуемый стыд. Он хотел как-то все исправить, но совершенно потерялся и не знал, что сделать.

Вдруг со стороны деревни раздался крик. Развернув головы, все трое увидели в отдалении женщину, стоявшую на дороге. Рядом с ней лежали ведра, из которых ручьями струилась вода. Она с ужасом смотрела на великана несколько секунд, затем развернулась и побежала к деревне, пронзительно крича: «Чудовище! Чудовище напало!»

Первым в себя пришел Грегор. Он поднялся, помог подняться Норе и сказал:

— Они подумают, что на нас напали. Увидят, как выглядит наш огород, и подумают, что так и было… Нам ничего не грозит, если он уйдет прямо сейчас.

Нора посмотрела на великана с сожалением и тревогой.

— Я знаю, зла ты не желал… — произнесла она хрипло. — Но тебе нужно уйти…

— Я понимаю, — сказал великан и спросил с надеждой: — Ты еще придешь в лес?

— Не придет, — ответил за нее Грегор. — И вы больше не будете видеться. Тебе не ясно, что ты нас подставляешь?! Из-за тебя у нас будет куча проблем! Ты должен уйти подальше отсюда, потому что тебя точно будут искать. Слышишь?

Великану не хотелось верить, что придется уйти. Он снова попытался обратиться к Норе:

— Нора?

Она печально покачала головой и, глядя под ноги, произнесла:

— Ты… прости. Грегор прав.

— Да не извиняйся перед ним. — Грегор приобнял жену за плечи. — Он сам виноват. Уходи, великан. Уходи, если не хочешь, чтобы мы из-за тебя пострадали!

Великан бросил взгляд на дом, в сторону деревни, на Нору, которая по-прежнему глядела куда-то вниз, и поспешно ушел.

Три дня великан брел мимо деревьев, полей, рек и озер, не зная сна. В первый день он слышал, как в лес с криками заходили люди — это его они пытались разыскать, чтобы убить или прогнать, как и говорил Грегор. За себя ему не было страшно, ведь такое случалось бесчисленное количество раз, и никогда ему не могли навредить. Но он боялся, что снова станет проблемой для Норы, поэтому ушел как можно дальше. На четвертый день он добрался до места, в котором росли незнакомые ему деревья, уселся на большой камень и закрыл лицо руками. Он вдруг понял, что еще никогда не был так близок к людям, как вчера, и что еще никогда ему не было так больно, как сегодня.

Близ центра Северного Королевства располагался крупный город Верхние Холмы. Тем, кто не привык к слугам и шелковым простыням, жизнь в этом городе давалась нелегко; чтобы поесть хотя бы два раза в день, им порой приходилось работать с рассвета до рассвета. Некоторые даже вслух сожалели о том, что в сутках всего двадцать четыре часа, наивно полагая, что будь их больше, они бы работали меньше. «Как бы то ни было, хорошей жизни нам все равно не видать. А если хочешь просто пожить с достоинством, больше не отлынивай и трудись так, как тружусь я. А теперь повернись и оголяй спину» — так говорила одна женщина своей дочери перед тем, как преподать ей урок послушания с помощью гибкого металлического прута.

Хотя бедность была сопряжена с немалыми трудностями, обделенные статусом люди всегда находили способ существовать. Кто-то, кому везло больше других, становился слугой в богатом доме, а остальные выбирали нишевые профессии вроде рыбацкого или мясницкого промысла — и тому подобного. Основная тенденция была такова: если отец работал рыбаком, сын в большинстве случаев тоже становился рыбаком; если мать работала швеей, дочь тоже становилась швеей. Людей без родителей это, конечно же, не касалось. Впрочем, и беспризорники находили свое место — у Годрика, например. Этот пожилой человек давал приют многим детям, лишенным дома. Вероятно, сначала он мог показаться добродушным альтруистом, но правда заключалась вот в чем: Годрик являлся главой крупнейшей воровской шайки в городе, и все дети, которых он содержал, были обязаны на него работать. Выбор у беспризорников, как правило, был невелик: либо справляться с голодом и холодом самостоятельно, либо вступить в шайку. Находились и такие, кто выбирал первый вариант, и какое-то время двенадцатилетняя Мия — маленькая курносая девочка с темными короткими волосами, которые едва касались плеч — была в их числе. Но стоило ей испытать чувство настоящего голода, который моментами будто пронзает живот лезвием, заставляет руки трястись и не дает уснуть по ночам, она изменила свое решение и явилась в воровской дом.

Годрик виделся с детьми нечасто. Из-за склонности к паранойе и зачастую беспочвенным подозрениям к даже проверенным временем и заслужившим доверия людям, он почти не покидал свой кабинет, однако считал необходимым показаться перед новичками хоть раз и предстать перед ними таким, каким им было важно его увидеть, — в образе доброго и заботливого опекуна.

В тот день всех новичков, в числе которых была и Мия, собрали в небольшом зале, и вскоре там появился Годрик. Он был худой и длинный, одетый на первый взгляд по-простому — в коричневую рубаху и того же цвета штаны, — но имевший при себе аксессуары и украшения, говорившие о его реальном состоянии: например, золотые карманные часы и украшенный сразу несколькими небольшими изумрудами перстень. Он неловкой походкой прошел в центр зала, встал перед детьми и тепло улыбнулся. Вид у него был словно чем-то смущенный, что на самом деле являлось хорошо выученным трюком, который помогал расположить к себе.

— Здравствуйте, мои дорогие, — сказал он приятным низким тембром. — То, что вы пришли, для меня много значит. Помогать детям без дома дело сложное, но я люблю им заниматься, оттого и настолько рад вас видеть. Называть меня можете просто — дядюшка Годрик.