— Не боюсь я ям, — сказал я Квадратько, — уж мне не привыкать со всякими ямами дело иметь.

Квадратько сдержанно кивнул, а потом торопливо пошел к машине, сев в салон, громко грюкнул дверью.

Следующим вечером, в четверг, решено отцом было устроить праздничный ужин по поводу того, что суд прошел, можно сказать, в мою пользу. И хоть вынесли мне замечания, но это обстоятельство меркло против того, что Серый хотел навести на меня милицию.

Про самого Серого не было ни слуху ни духу. Рабочий четверг Серый прогулял, не пришел в гараж. Потому стало мне думаться, что все же Серый сбежал с концами. А что ж еще он мог сделать?

Казалось мне, что все это были их с зампредом козни. Что решили они от меня избавиться таким образом. Не вышло. Потому Пашка и попал тут под размен. Да вот только теперь было у меня ощущение, что если зампреда и самого к ногтю не прижать, могут у меня быть от этого беды. А может, и у моих близких. Потому ждал я от Квадратько какой-то весточки по этому делу. С самим майором я не виделся, и вестей самих от него не получал. Думал было съездить в участок, да только не пришлось мне как-то. Времени совсем уж не было.

Ужин был по станичным меркам что надо! Мама со Светкой приготовили цыпленка табака, отловив для этого самого молодого петушка, наварили молодой картошки со своего огорода. Мать налепила еще и пельменей, подав их с душистым подсолнечным маслом и зеленым луком.

Отец выписал в колхозе свежей свинины, и мама, оставшись дома, весь день крутила из нее фарш на чебуреки. Сам же папка купил водки «Русская» в центральном магазине, да дополнил это дело парой литров самогонки, соседского изготовления.

В общем, решили отметить как надо. И, конечно, даже позвали в гости соседей да родственников. Те, радуясь такому приглашению, поприходили еще и со своим: толченка, котлеты, пиоржеи с картошкой да яйцом. Соседка баба Валя с мужем дедом Андреем, та самая, чьих рук была самогонка, притащила даже целую кастрюлю борща.

Уселись во дворе, вечером, когда все вернулись с работы. Сомкнули для того несколько столов, что пособрали по всем соседям.

А я позвал в гости Машу. Медсестричка, услышав такое приглашение сначала смутилась:

— У меня, понимаешь ли, Игорь, сегодня дежурство.

— Ну да ладно, — сказал я ей тогда, — дежурство так дежурство. В другой раз.

А вечером, когда вернулся в гараж с мехтока, оказалась, что Машка ждет меня в диспетчерской.

— Отпустила меня старшая медсестра, — смущенно ответила она, — сказала, чтоб я к тебе шла. Только мне надобно, чтобы за мной кто приехал вечером. Надобно мне еще будет прихорошиться.

— Не вопрос, — улыбнулся я ей.

Ну и сидела Маша в тот вечер рядом со мной. Родители обрадовались. Мама поглядывала на нас с Машкой с улыбкой.

Вечер был шумным. Веселым. Засиделись допоздна, и только тогда соседи, мало помалу, стали расходиться.

— Жалко мне, — ответила Маша, когда сидели мы на заднем дворе нашего дома вдвоем, — что я не попала на суд. Так, красочно Семен Петрович рассказывал, как ты на суде говорил, что очень уж захотелось мне послушать.

Дело подходило к двенадцати ночи. Во дворе уже поутихло. Все разошлись. Мои семейные вернулись уж домой. Мы же с Машей сидели на низенькой лавке, под большим, раскидистым орехом, что рос у нас сзади.Смастерил эту лавку мой отец. Смастерил еще давно, когда я был совсем ребенок.

— Не побоялась бы? — Спросил я, глядя, как шумят в темноте, на летнем ветерке ореховые листья, — за меня все заседание мои наперегонки боялись, — я хмыкнул, — не успевал успокаивать.

— Наверно, — хихикнула Маша, — боялась бы. Но знаешь, — она поглядела мне в глаза, — очень уж хотелось бы мне глянуть на тебя тогда. Ты ж простой шофер. А я и незнала, что такой ученый можешь быть.

— А хоть шофер и простой, — улыбнулся я и взял ее руку, — разве ж не может он быть еще и ученым? Ведь даже, как машину содержать, как ее сохранять от поломок, как починить, это же все тоже ученье.

— Хорошо, — Маша приблизилась ко мне, коснулась своим горячим бедром, — когда мужчина может и руками, и головой. Мне только такие и нравятся.

Я обнял Машу за тонкую ее талию и девушка протяжно, но тихо вздохнула.

— Мне только такие нравятся, — повторила она шепотом, подаваясь ко мне.

Где-то вдали играл свою игру сверчок. Стрекотал он в роще, звал себе невесту. Свистели где-то на чердаках сычи. Земля, все еще сырая после вчерашней обильной грозы, пахла приятным ореховым духом.

— И мне ты очень нравишься, Игорь, — сказала Маша, когда закончили мы наш поцелуй, — очень нравишься.

Я ей не ответил. Тронув гладкое, теплое ее лицо, только улыбнулся.

Внезапно, во дворе залаял Жулик. Услышал я, как застучала о деревянный край хода его конуры, собачья цепка. Стал на ней пес рваться.

— Пришел кто-то, — обернулся я.

— Это кто ж в такой час? — Удивилась Маша.

— Посиди тут, — встал я с лавки, — а я пойду погляжу.

— Я с тобой!

— Кто тама⁈ — Крикнул отец низким голосом, — Кто тама пришел⁈ А етить тебя! Фу! Жулик! Фу! Ничего ж не слыхать!

— Я гляну, па, — прошли мы рядом со стоящим на сходнях отцом, — погляжу кто за двором.

— Ну давай, — отец, пошатываясь от водки, поднялся к входу, — коль надо будет, зови!

— Ага!

Я похвалил Жулика за его собачью службу, потрепал по выпуклой голове. Приказал псу помолчать. Пес же, послушавшись, стал бегать на цепке туда-сюда, сипло дышать, но молчал, слушался хозяйского сына.

Открыв калитку, вышел я за двор. Ко мне, теплая как воробушек, прислонилась сбоку Маша. Глянула в ночную, едва-едва освещенную уличными дворовыми лампами тьму.

— Доброго вечера, Игорь, — сказала грустно, стоявшая перед нами Екатерина Ивановна Серая, Пашкина мать.

— Екатерина Ивановна? — Спросил я с интересом, — а вы какими тут судьбами?

Мать Пашки Серого выглядела скорбно. Грустное похудевшее ее лицо даже в желтом свете дворовой лампы казалось каким-то серым. Под глазами ее повисли темные мешки. Уголки губ опустились, а сами губы будто бы едва подрагивали как от досады или обиды.

Маша непонимающе смотрела на незнакомую ей женщину. Молчала. Да и сама Екатерина Ивановна не торопилась ничего говорить. Будто бы чего-то выжидая, стояла она, сминая в руках подол длинного своего платья. Из-под косынки ее выбивались поседевшие темно-русые волосы.

— Хочу сказать кое-что, Игорь, — сказала она несмело.

— Про Пашку?

После этих слов она будто вздрогнула. А может быть, мне просто показалось это под неверным электрическим светом лампы.

— Про Пашку, — вздохнула она.

Маша посмотрела на меня с беспокойством в своих блестящих глазах.

— Заходите, — сухо сказал я.

Я придержал Жулика, погладил его, почесал выпуклую ребристую грудь, пока Екатерина Ивановна прошла во двор.

— Кто там пришел? — Выглянул снова отец.

— То ко мне, — сказал я.

Отец посмотрел немного протрезвевшими глазами на Екатерину Ивановну. Сухо поздоровался.

— Вы кто будете?

— Мать я Паши Серого, — сказала она слабым голосом, — у меня дело к Игорю. Можно ли поговорить?

Отец глянул на меня, поджал свои пухлые губы. Я слегка кивнул.

— По суду, что ли? — Спросил отец.

— Иди отдыхай, пап, — сказал я, — завтра тебе все расскажу. Мне еще Машку домой провожать.

Отец помолчал несколько мгновений. Потом сказал низким хриплым басом:

— Мать со Светкой спят. Я сам пошел на боковую. Не шумите тут.

— Хорошо, — ответил я.

Отец последний раз затянулся папиросой. Поплевал на тлеющий ее уголек и щелкнул бычком куда-то в темноту. Вернулся в дом.

— Тут Жулик будет беспокоиться, — сказал я, — пойдемте назад. Там есть где посидеть.

Екатерину Ивановну усадил я на лавку, где мы с Машей миловались. Маша села рядом. Я же поставил перед ними грубый уличный табурет, что когда-то будто бы в прошлой жизни, сколотил сам из свежих досок — обрезков со свинарника, что новым стоял в конце заднего двора.