Когда мама с папой пришли, Светка совсем вжала голову в плечи. Скукожилась вся у меня под боком. Однако мать, хоть и со строгим поначалу лицом, но все же бросилась к Сестре, обняла нас с ней.

— Вот бестолочь! Вот бестолочь-то! — Причитала сквозь слезы она.

— Прости, матушка! Прости, папенька! — Ревела Светка.

Отец, отстранившись, смотрел на нас строгим взглядом. Молчал. Потом стал перебрасываться с Квадратько и другими очевидцами краткими скупыми предложениями. Говорили о происшедшем.

Смотрел я в отцовские жесткие глаза. И видел в них бурю эмоций, которую не было принято у нас выставлять напоказ. Видел, что испытывал он то же, что и я: злость на Светку, на глупость ее, которую, впрочем, перекрывали облегчение и радость о том, что все с ней хорошо. А понимание того, что все это ее горячие девичье сердце вытворило, заставляло, теперь, когда все позади, относиться к ее выходке снисходительно.

— Хорошо что, — сказал отец, выслушав рассказ Квадратко, — что Игорь оказался где надо. Хорошо. Молодец ты, сынок.

Я улыбнулся отцу. На его грубом лице, освещенном папиросой тоже блеснула мимолетно улыбка.

— Горжусь тобой. Очень горжусь, — выпустив дым от затяжки, добавил он.

Внезапно услышал я, как скрипнула дверь москвича. Глянул на машину. Там, через заднюю, обратную для нас дверь, выбрался бедолага с заднего сидения.

— Он чего⁈ — Вскрикнул Квадратько, когда черкес, покачиваясь, кинулся бежать, — Улепетывает⁈ А ну! Лови его!

Ловить черкеса нам не пришлось. Пробежал он на своих непослушных ногах метров десять, да и рухнул на гравийку. Когда мы с Квадратько подбежали к беглецу, он уже стоял на четвереньках и бессовестно рвал на пыльную дорогу.

— Вставай, етить тебя! — Схватили его Квадратько за плечо своими могучими короткопалыми руками, — ты посмотри, бегун, так тебя рас так.

— Голова… — Мычал черкесенок, — голова больно…

— А вот не пошел бы девок воровать, — я закинул вторую его руку себе на плечи, — была бы твоя голова целая. А так помучайся. Тебе полезно.

Мы с Квадратько поволокли его обратно к машине. При этом ноги бедолаги бессильно волочились по земле.

— Помогите! — Донеслись слабые стоны из машины, — помогите нам!

— Петрович, — глянул Квадратько на отца, — будь другом, посторожи ентого бегуна. Что б еще че не удумал.

Отец опустился к сидящему на заднице и покачивающемуся черкесенку.

— Будешь еще ртом гадить? А то я подальше отойду, чтоб не забрызгало.

Черкесенок слабо помотал головой.

— Голова… Больно…

— Потерпи, — сказал ему Квадратько свысока, — сейчас приедет за вами скорая помощь. А потом, — он гулко хлопнул в широкие свои ладони, — и мы за вас возьмемся.

— Помогите! — Доносилось из кабины.

Мы с Квадратко пошли к машине, заглянули с чистого боку, чтобы не замараться в «головокружениях» что бегун разлил под ноги всему салону.

— Ты чего, живодер, делаешь, — с трудом оборачивая ко мне голову между сидений, сказал водитель, тот самый Альмир с клуба, — товаришь милиционер! Он хотел нас машиной задавить! Увезите его в тюрьму!

— Ты че зараза мелешь, — от такой наглости я даже неожиданно для себя разозлился, — ты, значит, сестру мою воруешь, не пойми зачем, а теперь жалуешься, что тебя за это головой приложили?

— Ну не так же! — С трудом держа голову навису, сказал Альмир, — не самосвалом!

— А че? — Я нахмурился, — мне с тобой расклинится надо было? Да ждать, пока ты по газам да в аул?

Черкес на это ничего не сказал. Только покивал головой, но было видно, что делает он это от боли.

— Ну ты, конечно, — Начал Квадратько, — с ними сильно.

— Да они больше придуряются, — сказал я, — посмотри. На них ни крови, ни ран. Стукнулись головой. Так им даже полезно, раз в такие дела лезут.

— А вот тот, дальний, — показал он на засыпанного стеклом с окошка пассажира, — лежит на торпеде. Не шевелится.

— Да он лыбится, как идиот, — кивнул я на него подбородком, — и глазом зыркает. Притворяется.

Квадратько присмотрелся. Пассажир и правда лежал, прикрыв черную голову, покарябанной рукой и глядя на нас одним глазом.

— Кончаю комедию ломать, — сказал я, — видно, что ты в сознании.

Молодой парень поднялся сидя. Стряхнул с себя стекло.

— Зажатый я, нога у меня болит, — сказал он как-то недовольно.

— Ну это уж установит больница, — сказал Квадратько, — что у вас там с ногами. Но вам теперь будет инкриминирована попытка похищения человека. Так что готовьтесь быть судимыми.

Альмир округлил глаза.

— Так мы ж, — начал он, — не в невесты ее хотели! — Он засуетился, зашевелился, зажатый на своем месте, — не для себя! И вообще! Какое это похищение⁈ Мы б так, покатали ее и вернули через денек другой.

— Ты нас вообще за дураков держишь? — Нахмурился я.

— Клянусь душой моей матери! — Закричал Альмир, — шутка-то была! Шутка и ничего боле! И вообще, мы только этой шутке помогаем! А зачинщика среди нас и нету!

— Ну-ка, — теперь злобно на Альмира зыркнул Квадратько, — выкладывай давай.

— Да вы вытащите меня! — С трудом поворачивал голову Альмир, чтобы нас увидеть, — в больницу отвезите! У меня левая рука очень болит! А тогда уж я вам все расскажу!

— Ха! Умник! — Рассмеялся Квадратько, — ты посмотри, чего удумал! Ты, милок, нам и так все расскажешь. Во всем сознаешься…

— Судебное заседание товарищеского суда колхоза Новатор объявляется открытым! — Сказала строгого вида пожилая женщина.

На сцене установили судебную кафедру. За ней восседали трое судей: женщина со строгим лицом, седовласый мужчина и еще один маленький лысенький и в очках. Все они, гордо подняв подбородки, взирали на наполненный зал. По правую руку от судебной коллегии расположилась кафедра, где надлежало давать показания.

Истец и ответчик, то есть я и Серый сидели снизу, перед сценой, за ученическими партами. Позади нас небольшой актовый зал полнился многочисленной публикой. Собрались тут большинство наших знакомых. Моя семья присутствовала в полном составе. Отец сидел хмурый, но внимательный. Видно было, как чутко он наблюдает за происходящем. На маме не было лица. Казалось, думала она, будто меня сейчас на смертную казнь будут осуждать. Света же, смотрела вокруг с оживленным интересом. Очень занятно ей было участвовать в таком действии как суд.

— И что, — шепнула она мне сзади на ушко, — ты будешь вон там, за кафедрой выступать?

— Конечно, — я украдкой обернулся, глянул на Свету.

Народ вполголоса галдел за нашими спинами. Было всем страшно интересно, что же приключится на суде. В станице-то скучно, развлечений тут и не найдешь почти. Только водка да сплетни. Чем еще народу себя развлекать? А тут целое событие.

— Прошу тишины! — Крикнула строгая женщина, — Тишины!

Публика не спешила успокаиваться. Но все же судьи смогли утихомирить народ.

— Спасибо, — строго сказала женщина, возвращаясь на свое место.

Судьи принялись представлять свой состав по фамильно.

— Игорь, — шепнула мне Света, — Игорь!

— Ммм? — Обернулся я, — Свет, если ты будешь дергать меня каждую минуту, то нас разом выпхнут с зала.

— Да не. Я вон что вспоминала, — продолжала шептать Света, — видишь вон тот мужик седой? Что из судей?

— Ну?

— Я его видала уже. С Серым он общался, с кем-то договаривался и за руку здоровался.

— Вот, значит как, — нахмурился я, — а где ты его видала?

— В магазине, что чуть не на краю станицы стоит. Там он, Серый, и еще один какой-то мужик о чем-то балакали.

— Тебя видели?

— Не. Я как Серого увидала, так сразу сбежала.

— Товарищ Землицын, — строго сказала женщина. Краем уха я услышал, что ее зовут Ириной Степановной, — прошу вас не нарушать порядок в зале судебного заседания.

Ирина Степановна была тучной женщиной. На ее густо набеленной коже выделялись три пятна: красные губы и два темно-синих века. Столько на ней было косметики, что хоть стой, хоть падай. Густые волосы, украшенные спереди седой прядью, стояли шапкой, словно гусарский кивер. Из-под черных своих вороньих бровей смотрела она строго и надменно.