Согнувшись вдвое, позабыв о больной спине, тюремщик заговорил, уставившись в пол:

– Господин Арчи! Помилуйте! Я-то сдуру решил, что это кухонный пришел. Недавно я отодрал его за уши, и с тех пор он повадился притаскивать недоваренную похлебку, и все потому, что имеет злобную, мстительную натуру, Эши его задери.

– Поваренок? – Арчи усмехнулся. – Ты хочешь мне сказать, что некий мальчишка так овладел твоим разумом, что вытеснил из головы все, включая порядок службы? Это он тебя довел до исступления, и ты позабыл, что существует пароль и отзыв?

С тихим стоном тюремщик опустился на колени, не особо заботясь о том, что его лоб встретится с холодным каменным полом.

– Господин! – взмолился он. – Мне осталось полгода до конца срока службы. Не губите!

– Встань, – уставшим голосом сказал глава тайной службы. – Я оставлю тебя на месте. Я сегодня великодушен.

Тюремщик, поняв, что его сегодня никто на плаху не потащит, встал, отерев кровь с разбитого лба.

– Будь на твоей глупой голове шлем, как того требует устав, то твой лоб остался бы цел. Происшествия?

– Сегодня ночью умер один узник, – торопливо ответил тюремщик и добавил: – Сам умер.

– Кто?

– Туст, кузнец.

– Вот как? Хм… Хорошо. Ты предпринял что-нибудь?

– Никак нет!

– Ты видел, что умер узник, и даже не открыл дверь, чтобы убедиться?

Тюремщик вновь сник и мысленно поклялся больше никогда не пользоваться тайными глазками в дверях камер, чтобы подсматривать.

– Можешь остаться, я сам схожу. А поваренку скажи: еще раз притащит недоваренную снедь – и сам будет ее жрать до посинения.

Старый тюремщик, суетливо поклонившись, попятился, не переставая приговаривать:

– Спасибо, господин Арчи. Спасибо. Я ему скажу, я ему так скажу, что он в штаны наложит.

Самый влиятельный человек Затарии не слышал причитаний несчастного, он шел по коридору туда, где ночью умер Туст-кузнец.

*****

Кайс встряхнул ладонью, сбрасывая на топчан Туста карту, словно та обожгла его.

–Туст, – не веря в то, что произошло, позвал Кайс. —Туст, ты чего? Поднимайся.

Туст не ответил. Его тело, еще минуту назад живое и разговорчивое, теперь застыло посреди камеры, уткнувшись подбородком в едва заметную ложбинку, промытую неутомимым ручьем в камне. Веселая струйка продолжала свой бег несмотря на преграду, попросту обходя ее с двух сторон. Убитый тюрьмой ею же и омыт. То, что должно делать в подобных случаях детям и внукам умершего, сделано ручейком, пробившимся с воли. Последние слова должны быть смыты с губ, как только человек перестал дышать. То, что скажет он Богам, не должно смешаться с тем, что сказано до этого людям.

– Ох, Туст, – опустившись на колени перед мертвым, прошептал Кайс. – Что же ты…

Он перевернул старика и в который раз за ночь отправился к бочке, прихватив с топчана миску. Вернувшись обратно, завершил омовение и перетащил тело, устроив его на не струганных досках. Уложив Туста, как того требует обычай, Кайс положил ему под скрещенные руки карту, не желая принимать такой подарок. Пусть она останется с ним.

Водрузив у изголовья мертвеца карту Души с ее умиротворяющим пламенем, Кайс вернулся на свое место, сел, скрестив ноги, и не заметил, как пролетел остаток ночи.

Лязг запора вывел Кайса из горестных раздумий, возвращая в мир настоящий. Вопреки его ожиданиям, в камеру вошел не мальчишка-поваренок в сопровождении тюремщика, а человек в капюшоне. Оглядев узилище, визитер отступил в коридор и, сняв со стены один из факелов, вновь вернулся.

Рассмотреть лицо гостя не представлялось возможным. Из раструба надвинутого капюшона на Кайса смотрела тьма.

– Сидишь?

– Сижу.

Гость прошлепал босыми ногами к оставленной на полу миске с остатками воды, ткнул в нее факелом, гася огонь.

– Чуть было не согрешил, – в голосе пришедшего слышались нотки сожаления. Он словно оправдывался за что-то. – Думал, померещилось. Теперь вижу, что нет. Это действительно карта Души.

Он подошел к изголовью топчана, на котором вытянулось мертвое тело Туста, и протянул руку к божественному огню. Целую минуту он простоял так, с протянутой рукой.

– Ты кто? – решил прервать молчание Кайс. – И какое тебе дело до моей карты?

– Я? – гость повернулся к Кайсу, снимая капюшон. —Я тот, кто мог тебя казнить полгода тому назад. Я тот, кто мог спасти этого старика от участи, что его постигла. Я тот, кто не сделал ни первого, ни второго.

Таинственный гость стянул капюшон с головы.

– Арчи? – удивленно спросил Кайс. – Сам глава тайной службы спустился в свое адское детище? Уж не со скуки ли?

На худом, волевом лице Арчи не отразилось ничего. Ни злости, ни насмешки. Абсолютно ничего. Лицо его было словно слеплено из воска.

– Для тебя я господин. Господин Арчи. И если ты думаешь, что страшнее той участи, что постигла тебя сейчас, ничего не будет, то ты ошибаешься. Не испытывай моего терпения, узник.

Арчи приблизился к Кайсу и сел рядом, не сводя взгляда с пламени карты.

– Ты знаешь силу того предмета, коим владеешь? Вижу, что нет. Ваша беда в этом. Я имею в виду простых людей, а не собирателей. Эта карта с ее божественным, умиротворяющим пламенем, делающим мысли любого, кому посчастливилось его созерцать, чистыми и добрыми – что ты знаешь о ней? Знаешь ли ты, смертный, что стоит ее перевернуть, как пламя станет цвета крови, и каждый, кто заглянет в этот кровавый цветок, будет думать только о том, как бы убить того, кто сейчас разделяет с ним это чудо созерцания? Вижу, что не знал ты этого. Не мудрено. Найдя одну единственную карту, вы, простачки, носитесь с ней по миру, прячетесь, хоть вам и известно, что силой у вас не забрать вашего сокровища. Нет! Вы подобно крысам ищите щель поглубже, вы сходите с ума… Этот старик, что лежит подобно полену и должен быть предан огню, как и подобает полену – чего он добился тем, что прятался всю жизнь? Стоила ли его жизнь такого конца? В порыве хмельного бахвальства рассказал он на дружеском пиру, что лишь благодаря карте металл слушается его, как младший старшего. Всю жизнь молчал, и вот, пять лет тому назад, его терпение лопнуло. Закончилось терпение, и с ним закончилась его свобода. Средь самых верных друзей найдется тот, кто верен лишь себе и своим интересам. Тот, кто донес на Туста-кузнеца, надеялся, что карта достанется ему, и его гончарная мастерская станет процветать. И невдомек тому завистнику, что никакая карта ему не поможет. Доставшаяся старшему брату по наследству от покойного отца мастерская не давала ему покоя, лишила сна, и он отравил брата своего. Ничего не смысля в делах, довел семейное дело до долгов, и решил так, наветом, поправить свои дела. Досталась ему часть имущества Туста, та, что законом обещана за поимку или выдачу вора, а карта, что не открылась ему, была брошена в плачущее лицо кузнеца. И что теперь? Нет Туста, нет его дела, та часть, что досталась гончару, так же была бездарно брошена на ветер. Нет ничего, лишь карта, что покоится под его руками. Ведь она там? Ты же, как человек честный и благородный, не принял от него подарка, я прав?

Ошеломленный этим рассказом Кайс молчал. Арчи продолжил:

– Он не рассказывал тебе о том, что хранил ее на своей груди, и в этом нет ничего странного. Он был слабым человеком. Я так думаю, что ты показывал ему свое пламя и прежде, а сегодня, когда он последний раз смотрел на него, он все-таки вспомнил, что люди важнее карт. Для вас, олухов, так и есть. Ибо, повторю, вы носитесь со своим сокровищем, как базарные сумасшедшие, вместо того, чтобы использовать их. Тусту следовало бы держать ее на виду с самого начала. И дело бы его жило и поныне. И завистник бы остался другом ему, хоть и плохим, но другом. Пришел бы он к нему с просьбой, и Туст не отказал бы. Глядь, и вместе с железками он за долю малую еще б в довесок и горшки продавал. Так сказать, хочешь мою тяпку чудесную – продаю только с горшком.

– Ты знал, что он невиновен, и бросил его в тюрьму? А тот, кто убил брата своего и Туста оклеветал, на свободе остался?