– Может, погреемся?

Зачерпнув из бочки новую порцию, Кайс вернулся к больному и, присев рядом, протянул миску в темноту.

– Для чего? Ты же знаешь, что этот огонь не лечит, моя карта не исцеляет.

Приступ отступил. Или вода прогнала ком из горла, или воспоминание о чудесном огне, но старик перестал тяжело дышать и нашел в себе силы для ответа:

– Черт с ним, с исцелением! Хочу видеть человека в свой последний час, а не темноту. За последние полгода ты мне стал как сын, которого у меня никогда не было. Мне жаль, что я не могу тебе ничего оставить, х-ех. Все, что я имел, досталось Величайшему, что б ему подавиться. Мы с тобой живем в удивительное время. Время, когда честного человека можно сделать преступником одним росчерком пера, что держит трусливая рука завистника. Никто, повторю – никто за все те годы, что я прожил под синим небом благословенной Затарии, не посмел бы сказать, что Туст-кузнец вор. Одна трусливая рожа придумала мне преступление, мерзкое и ничтожное – воровство! Слыл Туст непревзойденным кузнецом, а издохнет как вор. Эши его задери, гончара Лукса! Теперь моя кузня принадлежит Величайшему. Интересно, он сам стучит молотом по наковальне, или его прихлебатели? Кого я обманываю? Продали все, а вырученное потратили на побрякушки. Зажги огонь, Кайс, прошу тебя.

Туст схватил ладонь Кайса, попытался сжать ее – не вышло. Силы оставили старика, некогда способного разорвать подкову надвое. Могучие плечи ссохлись, кожа, став серой, как дерюга, повисла на костях. Все это Кайс неоднократно видел при слабом, неверном свете факела, постоянно чадящего и плюющегося желтыми искрами. Даже сейчас, в кромешной тьме, образ старика четко рисовался пред мысленным взором.

– Хорошо. Пусти мою руку, я схожу за ней.

Осторожно ступая по скользкому от сырости полу, Кайс направился к своему ложу, наплевав на осторожность, выбрав кратчайший путь, а не следуя вдоль стены. Голень ощутимо заныла, когда впотьмах Кайс наткнулся на лежанку. Плевать. Там, у изголовья, под скрученным тряпьем, что служило вместо подушки, скрывалось единственное его сокровище. Карта, божественный осколок. К какому роду она принадлежала, Кайс не знал. Впервые открыв ее, он был заворожен пламенем, исходившим с ее поверхности, и с тех пор не задавался вопросом, для чего этот огонь. Он успокаивал, вселял надежду в тот момент, когда казалось, что все потеряно, и жизнь не стоит продолжения. Кто-то скажет, что это пустая, никчемная карта, не дающая своему носителю ничего, кроме огня, что не обжигает, на котором даже еды не сготовить. Пусть говорят. Ветер слова носит, а карта душу греет.

– Откройся, – едва слышно позвал Кайс, и карта отозвалась.

Золотистые искры устремили свой бег от краев ее к центру, собрались воедино и расцвели, подобно бутону лилии. Белые трепещущие языки пламени озарили каменный мешок, заплясали на стенах тени. Не такие тени, как от обычного огонька, пугающие своей схожестью с духами мертвых, а мягкие и добрые.

– Ты видишь, Туст? Ты видишь?

– О да, Кайс. Я вижу. Вижу тебя, и еще вижу смерть. Огонь дал ей возможность рассмотреть свою жертву, и она уже готова покончить со мной.

Кайс невольно огляделся, встревоженный странными словами старика. Естественно, он не мог рассмотреть то, что было открыто взору человека, одной ногой ступившего уже в загробный мир.

– Успокойся, Туст. Это всего лишь тени и ничего более.

Кайс встал и направился к лежаку товарища по несчастью. Под ногами блеснуло – ручеек. Значит, на воле дождь. Так всегда бывает. Ручеек появляется прямо из стены, пересекает камеру и исчезает в трещине стены противоположной.

– На поверхности дождь, слышишь, Туст? Скоро начнется сезон дождей.

Подойдя к старику, Кайс уселся рядом, устроив карту на коленях.

– Ты думаешь, что в праздник Земли нас помилуют? – не отводя завороженного взгляда от чудесного огня, спросил Туст.

– Кто знает? – пожал плечами Кайс. – Может.

– Знаешь, парень, – оторвав взгляд от карты, заговорил Туст. – Я многое повидал в жизни. Большую часть я с удовольствием бы выкинул из моей памяти. Да что там – многое! Всё! Оставил бы только эти полгода, что мы с тобой провели в этой мерзкой кишке. Меня многие называли другом, многие говорили, что обязаны мне если не жизнью, то некой ее частью, и намерены вернуть долг при первом же удобном случае. И что? Где они все? Ты помог мне поверить в то, что есть люди, люди настоящие. Мне кажется, когда я смотрю на этот огонь, внутри меня просыпается человек. Тот человек, который может все. Который не переступит через самого себя, и как бы трудно ни было, он останется человеком. Как, ты рассказывал, те люди говорили? Карта пустая и никчемная? Скоморохи! Сами они никчемные! Это карта Души, я так думаю. Глядя на ее огонь, ты чувствуешь то, что сокрыто в тебе самом глубоко-глубоко. Скажи мне честно, положа руку на сердце – что двигало тобой, когда ты впервые подал мне миску воды вместо того, чтобы тихо придушить меня?

– Глупый вопрос.

– Нет, не глупый! – заупрямился Туст. —Не глупый. Это же не жалость была. Нечто другое. Я знаю, это человек в тебе так решил, что мне нужна помощь. Незнакомому и чужому. Это удивительный огонь. Он есть добро. Он есть жизнь. У меня ничего нет, кроме слов, но прошу тебя, запомни и сохрани их в своей памяти. Пока ты смотришь на этот пламень, ты всегда будешь оставаться человеком. И ты стоишь гораздо больше, чем все жители Затарии вместе взятые. Помощь от избытка хороша, но не будь избытка, и помощи ты не получишь. Ты же готов отдать то, что есть у тебя самого драгоценного – время. Ты готов его тратить на чужих для тебя людей просто потому, что готов, и не жалко. Это не глупость, как скажут многие, это человек в тебе. Слышишь? – лицо Туста исказила гримаса страха. – Слова и мысли путаются мои. Это потому, что я уже наполовину не здесь. Вот она! – Туст ткнул пальцем куда-то за плечо Кайса, указывая на нечто, что видел только он. – Она пришла. Посторонись, Кайс, я встану. Я прожил остаток жизни как червь, так хоть умру как человек!

Туст отстранил Кайса, вложив ему при этом какой-то предмет в руку, и встал, уставившись в пустоту.

– Иди! Я не боюсь!

В следующий миг ноги его подкосились, и он упал лицом вниз. Старый кузнец Туст больше не скажет ничего.

Кайс медленно раскрыл ладонь, в которой находился таинственный предмет. В ровном белом свечении, что исходило от карты Души, он увидел еще одну. Туст перед самой смертью отдал ему то, чем владел, и о чем не рассказывал те полгода, что провел в одной камере с Кайсом.

*****

Арчи не признавал обуви. Казалось бы, человек имеет все, что только можно пожелать, а многим даже не снилась и малая часть того, что имел он, но любую обувь выносить не мог. Странно, но таким уж он был – страшный, всемогущий глава тайной службы Затарии. Во всем Набакисе, что являлся столицей, не отыскать более властного человека. Даже Величайший, в подвале дворца которого и располагалась тюрьма, терялся на его фоне. Власть и сила принадлежала в Затарии именно Арчи, о чем знали все, кроме правителя и его тупоголовых, заплывших жиром министров.

Узкий каменный коридор привел его к массивным дверям, усыпанным тяжелыми медными заклепками, в центре которых расположилось тяжелое бронзовое кольцо. Взявшись за холодный обруч, Арчи с силой ударил по отбойнику три раза и принялся ждать, когда охранник затребует пароль.

– Кого там нелегкая принесла! – послышалось глухое ворчание тюремщика. – А вот как если без надобности, так я…

Открыв узкое окошко и осознав, кто пожаловал, тюремщик разом сник и в мыслях попрощался с семьей. Надо же так вляпаться! Он-то со сна решил, что это мальчишка с кухни притащил похлебку для узников. Эх, как бы не оказаться на месте Туста, что умер ночью, чей топчан как раз освободился…

– Проснулся? – слегка улыбнувшись, спросил тюремщика Арчи. – Открывай.

Звякнул засов, дверь открылась, пропуская рассветного гостя в обитель безнадежности и отчаяния.