Весь день солнце представляло собой не благо, а врага. Так "жарить" может только палач где-то в темном, сыром подвале, поднося раскаленные щипцы прямо к поломанным им же самим ребрам. Плохое воспоминание. Рука невольно потянулась к груди, убеждаясь, что ребра на месте, будто никто их не ломал, не выкручивал, не обращая внимания на дикие крики жертвы. Слово стоит порой очень много. Слово – ребро. А если таких слов пять? Ох…

– Да перестань ты уже! – воскликнул Трафо, обращаясь к солнцу.– Хоть бы одно облачко.

Человек с тоской посмотрел вдаль. Чертова степь. Идешь, идешь – ни конца, ни края. Негде укрыться от слепящего солнца. От его лучей, что подобно кузнечному молоту лупят по макушке, заставляя подгибаться ноги.

Сдернув с пояса флягу, путник встряхнул ее и прислушался в попытке определить, сколько еще драгоценной жидкости в ней осталось. Судя по звуку – мало. Затычка вышла из горлышка с забавным звуком. Трафо не обратил на это внимания, поднося к потрескавшимся губам сосуд. Три глотка. Вода, в которую скупой рукой плеснули вина, приятной кислинкой освежила рот. Трафо предпочел думать, что это все-таки вино, разбавленное водой, а не наоборот.

Трафо Слат. Человек. Хотя с последним монахи были в корне не согласны, и решили проверить его принадлежность к роду человеческому весьма оригинальным способом. При помощи палача. Схватили, кинули на пыточный стол, больше напоминавший видом своим жертвенный алтарь, и с благостными лицами наблюдали за экзекуцией, изредка одобрительно покачивая головами, когда крики жертвы становились похожими на вой раненного зверя. Убедившись, что Трафо все же человек, на всякий случай приказали его заклеймить, что палач тут же и сделал, приложив раскаленную железку в форме крыла птицы к его лбу. Теперь каждый, кто встретит Трафо, будет знать, что он человек под подозрением. Бить не станут, но и заночевать путника не пустят. А спать на постоялых дворах, где и черта не боятся, а за отдельную плату так и оборотня приютят, никаких денег не хватит. Тем более, что они, деньги, отчего-то обиделись на Трафо и встречаться с ним упорно отказывались.

Шарф, повязанный вокруг головы, пропитался потом, и соленая жижа весьма ощутимо тревожила еще не подсохший как следует ожог. Мало того – взмокшая ткань превратилась в острое лезвие, и кромсала обожженную кожу, доводя Трафо до исступления.

– Муки земные и небесные!

Снять бы этот шарф, да страшно. А что, если хуже станет? Нет, надо потерпеть. Кто-то, помнится, рассказывал, что вдоль дорог, проложенных в стране Затария, обязательно ставилось по два щита, образующих угол. Тень под этим сооружением была весь день, кроме полудня, разумеется. Трафо остановился и привстал на цыпочки, наивно полагая, что уж с такой высоты ему точно посчастливится разглядеть окрестности лучше. Как ни странно – помогло. Вдалеке, сквозь рябь горящего воздуха, виднелось спасительная конструкция. Сандалии, уверенно шлепая кожаной подошвой по пяткам, понесли своего владельца под спасительную тень.

– Уф… – облегченно выдохнув, как выдыхает страдающий от фурункула человек, когда тот, наконец, созревает и лопается, Трафо опустился прямо на землю,даже не подстелив под худой зад циновку.

Оглядевшись по сторонам и убедившись, что в обозримом пространстве нет ни души, Трафо извлек свое самое драгоценное сокровище. Именно это сокровище и убедило монахов в том, что Трафо человек, ибо картой владеть может только кто-то из людей. И пусть его карта не такая ценная, как, скажем, виденная им однажды Оружейка, но все же.

Карты. Сколько их разбросано по всему свету? Не знает никто. Хотя нет, если предположить, что кому-то удалось собрать колоду знаний, то тот человек знает. Плотные прямоугольники, по легенде, сделанные из кожи падших Богов – предел мечтаний всего живого, обитающего в этом и во всех иных мирах. Каждая тварь, даже не будучи человеком, мечтает стать их носителем. Трафо слышал в таверне к югу от этих земель, что стая оборотней похищает детей и не жрет похищенных чад, как того требует их природа, а холит и лелеет, дабы те могли управляться с картами на благо стаи. Ибо только человеку открывается карта.

Поднеся трясущимися от усталости руками карту к лицу, Трафо прошептал:

– Откройся.

Карта, затертая до неприличия и больше походившая на ненужный отход кожевенной мастерской, отозвалась золотым свечением. Потеплела. Края ее засветились, не уступая яркостью солнцу. От горящего ободка по всей поверхности прошли волны, разукрашивая прямоугольник замысловатыми письменами. Миг – и вместо непонятных символов на ее поверхности появляется рисунок: открытая ладонь с закрытым оком в центре. Младшая карта Исцеления. Во всей красе. После преображения, как только носитель (нет-нет, ни в коем случае не хозяин) пробудил ее, ничто уже не напоминало в ее облике тот неприглядный клочок кожи. Это было произведение искусства, не меньше.

Да, знали бы тогда монахи, что это за карта, так попросту отрубили бы Трафо руку, а не жгли бы его железом. Так их старания канут в небытие. Карта исцелит своего носителя, уберет ожог, и следа не останется. Ребра Трафо исцелил в тот же день, как только его выпустили из пыточной, а вот с ожогом пришлось обождать. Карта хоть и чудесная, но младшая, не всесильная. Ей требовался отдых. А уж руку отрастить ей не под силу.

Но ничего. Трафо умел ждать. Пятнадцать лет поисков карт тому свидетели. Тщетных поисков, надо признаться.

Свою первую, и пока (он надеется, что только пока) единственную карту он нашел случайно. Такое бывает. В таких случаях люди говорят, что карта сама нашла своего носителя, и особо не думают более об этом. Возвращаясь с рынка, Трафо, тогда юноша шестнадцати лет, заметил в сточной канаве блеснувший на один краткий миг предмет и рискнул спуститься на дно дурно пахнущего канала. Каково же было его удивление, когда он понял, что именно он нашел. Радости его не было предела. Если бы он собственными глазами не видел, как на один краткий миг золотом блеснул этот непримечательный кожаный лоскуток, прошел бы мимо. Тогда впервые он и открыл ее, свою карту. Убедившись, что его находка на самом деле является тем, чем является, воровато оглядевшись, Трафо сунул ее за пазуху, и, покрепче затянув узел веревки, опоясывающей его старую рубаху, бегом отправился к собственному дому.

Ворвавшись в хижину, чуть не сбив второпях с хлипких петель дверь, он заметался по тесному жилищу в поисках укромного места, где, по его мнению, находка могла бы себя чувствовать в полной безопасности. От кого он прятал карту? Вопрос, который он себе задает и поныне, ведь кроме старушки-матери в доме никого не было. Трафо каждый раз, как только мысленно возвращался к тем давним событиям и вновь спрашивал себя, приходил к умозаключению, что карты способны свести с ума. Нередко можно услышать истории о том, как из-за карт происходят убийства. Бессмысленные и жестокие. Почему жестокие? Очевидно потому, что за излишней жестокостью пряталась бессмысленность. Бессмысленны они потому, что завладеть картой насильно нельзя, она попросту не откроется. Видимо, одну из таких добытых при помощи убийства карт он и нашел, когда отчаявшийся разбойник так и не смог открыть ее, и ничего, кроме как выбросить улику в канаву, ему не оставалось.

На две недели Трафо забыл о том, что существует в мире еще что-то, помимо его карты. Он потерял покой и сон, стал нервным и дерганным, зачастую срываясь и крича на мать, единственного близкого ему человека. Та, в свою очередь, как любая мудрая женщина, обиды на чадо не таила, и списывала все странности в поведении сына на возраст. Только одно выдавало досаду уставшей от жизни и лишений женщины – на миг поджатые губы и едва различимое покачивание головой.

Однажды утром Трафо проснулся и решил, что ему пора оставить прошлую жизнь. Дождавшись, когда мать уйдет на рынок, он отыскал мешок, побросал в него нехитрые пожитки, и, не оборачиваясь, ушел из дому. Так началась для него новая жизнь. Жизнь, которую он решил посвятить поиску карт.