Трафо лишь отступил к стене так, чтобы девушку прикрывал и мертвый камень, и его спина. Удивительно, но он не боялся. Чувствовал, что грабители ничего не смогут поделать с ним. С таким, каким он стал.

И вновь не к месту мысли его понеслись вдаль, оставляя тело один на один с миром. А каким он стал? Что такого изменилось в Трафо, что он смело выступил один против пяти? Разве обучался он воинскому искусству десяток лет? Нет. Еще месяц назад он забился бы в самый темный угол и молил Богов о том, чтобы стать как можно незаметнее. Так что же? Что такого вложила в него мудрая Гезиль? Толком-то еще и не познал ничего. Нет ответа.

Пятеро разбойников полукругом обступили Трафо и девушку, наполняя ночь сиплым после бега дыханием. Вырваться из такого кольца без боя было невозможно. Вступить с ними в схватку? Нет, не годится. Не хватит сил и сноровки одолеть лихих людей, промышлявших силой всю свою жизнь. И уж точно знавших, куда и как следует бить одинокого путника, чтобы тот только и мечтал о том, как бы живота не лишили. Это в лучшем случае. Грубой силе грабителей Трафо мог противопоставить только силу Божественную. Он мысленно призвал свою карту, и та охотно отозвалась, наполняя разум еще большей уверенностью, а тело —приятным теплом.

"Ого!" – удивился Трафо, как только глянул на лихих людей "скрытым" оком.

Все пятеро светились оранжевым цветом. Уже угасающим, что наводило на мысль о том, что страх их постепенно улетучивается и уступает место необузданной животной ярости. Но что-то же их испугало, и совсем недавно.

"Да они же боятся больше, чем эта бедная девушка. Отчего так, интересно?"

– Отдай нам девку и все, что имеешь сам, и проваливай! – не сказал, а словно пролаял тот из разбойников, что стоял напротив Трафо.

*****

Куна по прозвищу Седло всегда знали как человека бесстрашного и удалого. По эту сторону базара не сыскать лихих людей более страшных и отчаянных, чем те, что ходили под его началом. Коль набрался отваги и вышел в ночной город – не ропщи, повстречав на пути его самого или людей, называвших себя его людьми. Предложат купить пыль с дороги – бери, какую бы цену ни назначили. А воспротивишься, пугнешь стражей городской, так и отступят, объяснив подоспевшим воинам, что сделка не состоялась. И то правда – за что хватать? Силой никто ничего не отбирал. Да только взглядом таким проводят "смельчака" крикливого, что тот и сам уж не рад будет крикам своим. Спалят дом, семью напугают, а резон один – брать все, что осталось, и на поклон к Куну идти. Бес попутал, мол, прими дары скромные да дозволь и дальше в Набакисе жить. Так-то…

Вольно жить разбойнику в свободном городе. Вольно, да за волю ту головой расплатиться можно. Потому Кун и не пачкал рук своих кровью, той, за которой смерть. Нос своротить или глаз "прикрыть" кому – запросто! А вот от смертоубийства не отвертишься. Кончишь дни свои на плахе, а как голову снимут с плеч, так не успокоятся. За ногу подвесят тело, на шест вздернут воронам на потеху, лихим людям в назидание – не шали в Набакисе.

И не задумывался Кун об убийстве до сегодняшнего дня. Вернее, до этой ночи.Мог ли подумать он, вставая из-за щедро накрытого стола в харчевне, собираясь на промысел, чем обернется для него сегодняшняя ночь.

Сильно толкнув могучим плечом своим зазевавшегося хмельного гуляку, свалив того на пол, Кун подошел к хозяину харчевни, стоявшему за низеньким прилавком, уставленным кружками. Упавший принялся было лаять своего обидчика, но шедшие позади своего вожака и кормильца люди быстро его утихомирили. Кто-то не глядя пнул хмельную голову крепким сапогом так, что только чуб взметнулся, а затылок звонко впечатался в стену. Затих несостоявшийся мститель, обмяк.

– У тебя есть для меня товар? – отсчитывая из кошеля монетки, спросил Кун хозяина.

Лоснящаяся от жары довольная физиономия хозяина расплылась в улыбке. На стол упала связка старых ржавых ключей. Где он их взял? Специально слуг посылал по городу, что ли…

– Как тебе такой товар? – приподняв бровь, обратился к Куну.

– Знатно! – засмеялся разбойник, отсчитывая столько же монет, сколько отдал за щедрый ужин. – Долю твою после торга занесу.

Сказал, сгреб связку огромной пятерней и, твердо печатая каждый шаг, направился к выходу.

Выйдя на улицу, вдохнув уже успевший остыть после дневной жары воздух, Кун направился к излюбленному месту. Три дороги сливались в одну, вынося днем толпу ко входу на базар, а ночью редких путников, терявших стыд свой только тогда, когда ноги их ступали на освещенную торговую площадь. Коль хочешь, то можно и минуть тот путь, только нет гарантий, что на подходе с другой стороны базара тебя не встретят такие, как Кун и его ватажка. Чуть не доходя до базара, есть укромный заулок, где и поджидали своих жертв разбойники. Встретят олуха, выйдут грозно, загородят путь. Смахнет из-под ног щепоть пыли один из ближников Куна, протянет несчастному – купи! И купит. А есть еще один выход: купить ключик ржавый, и целый год ходить на ночной базар свободно, не опасаясь сменять все деньги, что на удовольствия копил, на щепоть пыли. Так-то. Именно к этому заулку и пришли Кун и его люди. Не успели толком дух перевести, как один из них, самый верткий и пронырливый, вдруг дернул Куна за рукав:

– Смотри, Кун. Никак первый сегодня припожаловал.

Разбойник выглянул за угол. Брезгливо сморщился:

– Это монах. Ничего, кроме проповеди, мы с него не получим.

– Не скажи. Он с базара идет. Может, носил Воду Монаха на торг, теперь возвращается.

– Может быть, – почесав бороду, ответил Кун.

Вода Монаха ценилась очень высоко. Настой из пустынных трав мог излечить и убить одинаково легко. Многие вельможи покупают эту настойку, дабы избавиться от мешающих им людей. Неверные жены опаивают начавших подозревать мужей. Взявшие в долг и не сумевшие вовремя отдать. Подольют в вино – и все. Сожгут труп, пепел развеют. Поди узнай, от чего помер.

– Иди, узнай, – вытолкнул Кун навстречу монаху того, кто его первым и заметил.

– Но… – уперся тот.

– Иди, Крыса,– сквозь зубы шипел Кун. – Ноги вырву!

Крыса. Действительно, было нечто неуловимо крысиное в этом человеке. Бегающий взгляд, семенящая походка. Резкие, нервные движения – все это делало его похожим на грызуна.

Одному не совсем весело идти на разбой. До сего времени Крыса и не думал, что такое может случиться. Невезуха! А что, если этот монах выслушает, головой кивнет и достанет из-за пояса нож булатный? Мало – ткнет в пузо, и поминай как звали. Да и не вспомнит никто, эх. Но идти надо. Монах неизвестно, убьет аль нет. А Кун точно зашибет. Треснет пудовым кулачищем по маковке, только глазья повыскакивают, да в спине хрустнет, силу из ног вышибет. Видел Крыса, как было такое. Уж лучше нож в пузо…А еще лучше, если монах разбойника больше испугается, чем сам Крыса —монаха.

– Эй, прохожий! – напуская в голос строгости, прикрикнул Крыса, перегораживая путь монаху. Согнулся, смахнул пыль с дороги в щепоть, протянул прохожему. – Купи! Не пожалеешь.

Любого исхода ожидал Крыса, да и все те, кто затаился в заулке – но только не такого. Монах медленно стянул с головы капюшон, давая возможность рассмотреть себя. Молодой, в плечах не узок. Не таков, как Кун, далеко не таков, но видно – крепок. И руки. Крыса заметил на костяшках мозоли, какие бывают у людей, привыкших к постоянным дракам. Нет, если он и похож на монаха, то только одежкой. Монахи хлипкие все, силу свою лишь через палачей являющие. Сами и прута не переломят, изнеженные, в каменных кельях учебой в малолетстве заморенные. Этот не таков. Крыса понял – пропал. Понял – и вздрогнул. Парень, высоко задрав подбородок к небу, хохотал, не сдерживаясь, громко. Крыса даже вознадеялся— вдруг лопнет жила в голове?

Немного утихнув, утерев набежавшие веселые слезы, монах вдруг предложил:

– Давай так, – он брезгливо, кончиками пальцев взял Крысу за ворот рубахи, – ты сам, и те, что прячутся в засаде, купите у меня свои носы и уши. И я вас отпущу. Согласны?