— Будешь пытаться так смотреть, окосеешь, — услышала я приятный мужской голос, когда очнулась и попыталась понять, где я и что со мной.

Закрыла глаза. Мурашки побежали от макушки к пяткам и обратно, но пошевелить пальцами на руках и ногах не получилось.

«Меня что, спеленали, словно новорожденного? — От негодования мурашки заметались быстрее. — И вообще, мне это снится или случилось наяву, не могла я понять?»

Я попыталась вспомнить произошедшее.

Солнце уже взошло и рассветные лучи настойчиво проникали в мое убежище. Я попыталась подняться, оперевшись на руку, и не смогла. Ногу прострелило так сильно, что я зажмурилась от боли и прослезилась.

И что теперь делать? Возвращаться домой?

Я закрыла глаза и постаралась дышать спокойно. И, наверное, провалилась в следующий сон.

Когда я открыла глаза, то не сразу поняла, что со мной происходит. Я будто парила в воздухе.

Нет, не так. Я плыла, лежа на воздушной подушке.

Смущал только странный звук под моим телом. Жужжание насекомых, словно я на лугу, где летают пчелы и шмели.

«О Улий! Куда я попала! И что со мной будет? Так, главное, не показывать свой страх! — запаниковала я. — Смелому — медовые пышки, а трусу — еловые шишки. — вспомнилась любимая отцовская поговорка. — О Улий, о чем я думаю? А вдруг это какой-нибудь извращенец-людоед? Но, — остановила я свою буйную фантазию, — у него довольно приятный голос».

Сквозь гул слышались уверенные мужские шаги.

С большим трудом повернув голову, я увидела лишь спину, шагавшего впереди. Широкую, крепкую, мужскую спину под тонкой батистовой рубашкой. Между прочим, сшитой из дорогой ткани и довольно качественно. Уж качество одежды я определяла сразу, на глазок. В самом деле, швея я или не швея?

— Ну если вы меня не освободите от своей магии, то, возможно, и окосею, и мой отец вам за это спасибо не скажет, — с вызовом произнесла я, радуясь, что язык способен шевелиться.

— Сомневаюсь, что твой отец знает, где ты сейчас находишься, и что с тобой происходит, и, вообще, не уверен, что у тебя семья, — ответил незнакомец, волнуя меня бархатными нотками в голосе.

— С чего такие мысли? Есть у меня семья, и отец есть, а еще братья, гвардейцы, между прочим, — не моргнув глазом, соврала я.

— Даже гвардейцы? Ничего себе! Из какого семейства твои братья, не подскажешь? Удалец?

«Упс, кажется, меня приняли не за того или, правильнее сказать, не за ту!»

Разубеждать незнакомца, что я не удалец, а, скорее, удалица, не стала. Это станет и так понятно, как только я сниму шляпу. Надеюсь, что до этого, конечно, не дойдет. Но кто знает. В моих интересах хоть немного потянуть время.

Я снова попыталась пошевелить руками. Получилось. Рискнула поколыхать в воздухе ногами. Лучше бы я этого не делала.

Я застонала и закрыла глаза, стиснув зубы. От боли на лбу выступила испарина.

— Где болит? — раздалось над самым лицом. Скривившись, я открыла глаза и пропала. В самом деле пропала. Утонула в глазах цвета лесного ореха. Мужчина усмехнулся, заметив мой взгляд. На его волевом лице пробежала понимающая улыбка.

Кажется, я разучилась дышать, разглядывая незнакомца. Густая шевелюра каштановых волос спадала на лицо и плечи. Внимательный взгляд темных, с миндалевидным разрезом глаз на мужественном лице, поглотил меня целиком и полностью. Аристократический тонкий нос глубоко дышал, мелькнул язык между обветренными губами. Смятение сменилось смущением.

«Опасность, соберись, пышка тебя дери, опасность», — кричал мой мозг. К смущению присоединилась растерянность. К тому же вокруг разливался такой хмельной аромат, словно мы находились на лугу во время буйного цветения трав.

Возможно, поэтому у меня закружилась голова?

Он молча разглядывал меня, странно потягивая носом и хмурясь. Только небритый кадык ходил ходуном, и смешно шевелились уши.

— Где болит, удалец? — проговорил наконец он голосом, словно в жаркий день напился ледяной воды. Отвел взгляд от моего лица, начал щупать мои руки, прошелся по ногам.

— Нога, — хрипло прошептала я, — правая, — добавила, боясь пошевелить пальцами пострадавшей ноги.

— Веселенькое дело, — откинул он прядь каштановых волос с лица. — А почему ты в женских туфлях? — посмотрел он с недоверием, покрутив в руках балетку, и подозрительно долго задержался взглядом на моей груди, взглянул на стройные бедра. Недоверчиво хмыкнул.

— Да, я не удалец, — с вызовом призналась я.

Кровь прилила к лицу, и в глазах появилась влага. Нога непроизвольно дернулась, и я скрипнула зубами.

Немного замешкавшись, незнакомец снова перевел взгляд на ногу и снял другую туфельку. Подержал их в руках, сравнивая, ну или собираясь надеть их принцессе, так мне показалось, и сунул по карманам.

— Эй, куда… — возмутилась я громко, скрывая смущение. — Верните обувь! Мне нужно идти.

— С такой ногой? — покачал он головой. — С такой ногой вы никуда не пойдете, барышня, скорее, поползете.

Его руки, мягкие и теплые, коснулись больной ноги. На миг стало больно, а потом словно и не было ничего. По телу разлилась приятная нега. Захотелось снова закрыть глаза и насладиться новыми ощущениями. Таких у меня еще никогда не было.

Поколдовав над моей стопой, мужчина вернул обувь на место. Сделал непонятный знак рукой и отодвинулся.

— Можешь идти своими ножками, барышня! — кивнул он мне.

Ох, как же я сердилась на отца. И на братьев злилась тоже.

Это ж надо было такое надумать! Отправить меня на отбор невест в столицу!

Я для них, значит, как золушка все эти годы вела домашнее хозяйство вместе с нашей кухаркой Мартой: готовила, стирала, убирала дом, а они при первом же удобном случае решили от меня избавиться. Неблагодарные!

— Ой! Пышка тебя возьми!

Острая боль пронзила ногу. Ступать стало неловко. Кажется, я повредила стопу. Из глаз брызнули слезы. Только скорее от обиды и злости, а не от боли.

Надеть домашние парусиновые туфельки была плохая идея, но в них так легко бежалось, пока дорогу было видно.

Истоптанный светлеющий проселок вился тонкой лентой среди берез и осин, жаль, что мелкие камешки не заметны в темноте.

Ну ничего, скоро выйдет луна, и дорогу снова будет хорошо видно. Тогда и посмотрю, что случилось с моей ногой.

Я сцепила зубы и, прихрамывая, продолжила шагать дальше. Мысленно я ругала свое вероломное семейство и возмущалась несправедливому ко мне отношению со стороны отца.

Он, конечно, до последнего пытался убедить меня, что поступает так исключительно в моих интересах.

А вот под домашний арест зря меня не отправил. Думал, я буду сидеть как мышка в своей комнате и ждать, когда меня поведет под венец какой-нибудь незнакомый мужчина?

Ага, сейчас, разбежалась.

Пусть не совсем незнакомый. Пусть это наш престарелый лорд, пышка его дери, старый черт, ему уже в родовом склепе прогулы ставят, а он никак не угомонится, жениться надумал, отбор невест ему подавай.

— Ишь, ты, старый хрен. Не достанусь я тебе, так и знай!

Внутреннее возмущение иногда вырывалось из меня тихими проклятиями.

Да как они смели, не спросив моего согласия, послать заявку на участие в отборе невест? Воспользовались несовершенством законов нашей страны.

Мне оставался всего год до полного совершеннолетия. Я уже представляла, как буду распоряжаться своей судьбой единолично. А они мне чуть все планы не сломали.

«Ничего, я вам тоже сюрприз устроила», — я мысленно хохотнула, представив их лица, когда они обнаружили пропажу.

В нашей стране именно в двадцать один год женщины имели право решать выходить или не выходить замуж.

Может, поэтому отец так торопливо стал выпроваживать меня из родного дома? Боялся, что потом я не захочу уходить куда-либо из нашего жилища и буду висеть на его шее всю жизнь?