13 апреля 2014, возле острова Реюньон, Хербст, можно сказать, наконец встречает господина Ланмайстера, но сам пока не догадывается об этом (Wieder der Indische Ozean: ganz: https://litblogs1.rssing.com › chan-26369980 › all_p87):
Итак, море опять нас заполучило. Мы проплыли «под» Мадагаскаром, но этой земли не видели… <...>
С другой стороны, я опять приближаюсь к роману, постоянно о нем думаю, и даже мой персонал растет. Каждое утро, когда я отправляюсь, ради первой чашечки кофе, на палубу юта и прохожу мимо «Капитанского клуба», там играет на рояле пожилой господин, только для себя одного: скорее пробует клавиши, чем действительно играет, — ежеутренняя попытка тактильной медитации: [тут помещена фотография].
И еще один новый персонаж (см. в романе с. 388, 392 и 395–398):
После шоу ко мне подошла очень старая дама, очень ухоженная, если и не способная уже по-настоящему двигаться, то все же в высшей степени элегантная, и положила руку мне на плечо — что было всего лишь жестом, но имело такую силу, что притянуло меня к ней, хотя она именно что не тянула; хватило одного прикосновения ее руки, и я, да, был готов повиноваться. «What ist your role on this ship? (10) — спросила она. — It must be something secretive… (11)» — Но мы стояли в проходе, я в самом деле почти никогда не сажусь, а по большей части стою у задней стены помещения, чтобы оттуда лучше все видеть. «Пожалуйста, леди, спросите меня об этом завтра. Сейчас слишком шумно, слишком много всего еще происходит, чтобы я мог дать вам ответ». <…> А ведь тайна — судя по тому, как эта дама двинулась дальше, улыбнувшись, — была вовсе не на моей стороне, а на ее. И я не могу с уверенностью исключить такую возможность, что она даже сама об этом знает. Седая эльфийка, подумал я, которая полностью сохранила свою светоносность; une femme verte (12). И понял, что мне позволил распознать себя еще один персонаж романа, благородный, а не ироничный или склонный к насмешничанью и всяким проделкам, как эти кобольды, назову их так, из моей группы авантюристов: [дальше помещена фотография компании за столиком для курильщиков].
18 апреля, в день стоянки на рейде Капштадта, Хербст впервые осознает, кого ему напоминает любитель кроссвордов (Kapstadt NÄMLICH Innsbruck an den Meeren. Der achtzehnte Tag): «Это первый раз, когда я встречаю морского клошара».
21 апреля, Уолфиш-Бей, порт на краю пустыни Намиб, где Хербст будет кататься на верблюде. Там — в действительности — украинская пианистка найдет себе друга (Sand ODER Am Rande der Namib. Einundzwanzigste Tag, опубликовано 23 апреля 2014):
Я, значит, тоже вскочил в один из маленьких стойких автобусов, а позади меня на заднем сиденье нашли друг друга и стали любовной парой красивая пианистка и мой друг Сэм; когда именно это произошло, я не знаю, но, наряду с очень легкой меланхолией, меня пронизало мощное ощущение красоты, и правды, и того, что так и должно быть. <…>
А теперь мы снова на море. <…>
И самое поразительное для меня впечатление от этого путешествия — не то, как велик мир, но: как он мал. Уже сейчас я обогнул его на четверть, причем не по прямой линии: [тут помещена карта круиза]. <…>
А к Грегору Ланмайстеру, каким я представлял его себе и продолжаю представлять, ближе всего наш «клошар», который действительно никогда не покидает корабль, даже ради одного-единственного похода на берег, а всегда сидит в одном из своих уголков и решает кроссворды: [фотография клошара].
Их бы Ланмайстер, само собой, не захотел решать, он — думает только и думает. Мы даже не можем сказать, присутствуют ли в этих думах воспоминания. И он, уж точно, не получает ежевечерне бутылку вина, для которой кто-то из пассажиров уже связал одежку, которую натягивают на нее как презерватив, на «Леди Астор», как эту ежевечернюю бутылку уже успели назвать.
24 апреля, на пути к Святой Елене (In den Atlantik SOWIE Die Hierarchien).
Хербст встречает еще одного важного для будущего романа персонажа (см. с. 203–206):
…здесь попадаются типы, чьи судьбы выходят за рамки банальности, или такая судьба обрушивается на них совершенно внезапно, как это произошло с человеком, назову его здесь Уилл, чья жена умерла в прошлом декабре, «после сорока пяти лет супружеской жизни»; он плакал, когда рассказывал это, вовнутрь себя. Вокруг нас — море и неизменный равномерный рокот машин. «Теперь я ищу в себе того молодого человека, которым был когда-то». Я никогда ее больше не забуду — эту фразу, со всей ее тяжкой непритязательностью. Для Уилла это путешествие — прощальное. Возможно, он и есть тот, кто ближе всех к Ланмайстеру, хотя это совершенно другой тип, если судить по видимости: ему даже в малейшей мере несвойственна дистанцированность, к которой Ланмайстер давно привык; наоборот, это наиприятнейший человек во всем, что касается общения, разговоров и маленьких радостей.
И далее следует целый каскад важных новых мыслей о романе:
А Ланмайстер, чего хочет здесь он, спрашиваю я себя еще раз. Он ищет ясности, приближается к ней, и это — нечто противоположное регрессу. Утопия и реальность не переносят друг друга; между ними, как строго охраняемая нормами граница, пролегает потребность в банальности. Еще и поэтому моя идея — писать текст романа непосредственно на борту — оказалась иллюзорной; даже и при других обстоятельствах она не была бы осуществима. Более того, корабль Ланмайстера должен стать настоящим кораблем-грезой. Я здесь могу только отфильтровывать из того, что мне встречается, то, что понадобится потом, могу это даже очищать, как промывают золото из ручьев, — но ничего больше. Правда, остается достаточно, самые важные для меня характеры уже собраны. А радиопьеса будет чем-то другим, будет рассказывать о реальном корабле — так, как это и задумывалось. <…>
Слушает ли Ланмайстер музыку? Скорее нет. И для телесных опьянений он тоже больше не приспособлен. Он состоит, с головы до пят, из прощания, он и есть Прощание, как персона. Смерть очень часто изображали как персону, во все века и во всех культурах; Ланмайстер же — это переход к смерти, тот, кто остановил себя и сам стал символом. Так я себе его мыслю. Собственно, он должен был бы упразднить в себе и половые признаки, но я не знаю, удастся ли мне показать такое; между тем я, когда планировал это путешествие, намеревался смотреть только глазами Ланмайстера, слушать его ушами, обонять его носом, но в действительности во всё вторгается воля, а она — сексуальная и в моем случае определенно мужская. <…>
Способен ли на такое Ланмайстер? Переходит ли внутри его зримое в незримое, и если да, то знает ли он об этом?
Есть такие вопросы, на которые вам и мне сможет ответить только и исключительно сам роман. <…>
Корабль одалживает роману не что иное, как собственную форму. Я ни в коем случае не вправе забыть, что латунные поручни пассажирских трапов не золотистого, а серебряного цвета. Не вправе забыть о рвотных пакетах, которые, пусть лишь время от времени, бывают прикреплены к этим поручням. И еще — что в ювелирном бутике, изуродованном банальностью китча под брендом Swarovski, изо дня в день сидит красивая, неестественно бледная молодая женщина и ждет покупателей. По большей части она бывает одна, совсем одна. Я не знаю, удалось ли ей за время этого путешествия хоть один-единственный раз увидеть дневной свет. <…>
Время становится пространством. Мы сейчас движемся — сегодня опять часы перевели на час назад, — опережая вас на сто двадцать минут. Когда я пытаюсь сконцентрироваться на времени, я замечаю, в какой большой степени оно от меня ускользнуло; его членение — норма его членения — кажется произвольным. Как если бы само оно было иллюзией, и только. <…>
Любой корабль — это автаркическая на протяжении многих дней, даже недель, система. Он движется по волнующейся гигантской поверхности, под которой скрывается другой мир.
