Лола Зайферт, так ее звали.
У Лягушки же был ревматизм или что-то подобное. Потому что, усевшись, он продолжал опираться на трезубец, как я всегда опираюсь на свою трость, — правильно, госпожа Зайферт. Присутствовала ли и она на празднике?
Еще раз прозвучали фанфары. Избавь Давида, раба твоего, пробормотал рядом со мной мистер Гилберн [94]. После чего все офицеры, начиная с капитана, и далее по нисходящей вплоть до повара, занимающегося соусами, прошлись маршем. И выстроились в одну линию рядом с Лягушкой и его Амфибией. Немного сдвинувшись назад, чтобы они могли стоять навытяжку. Когда я это увидел, Сознание тотчас уразумело, что здесь моим глазам предстало не шоу, а ужасающая действительность. Потому что ничем иным она и не является. Ряженые-лягушки и военные. И еще народ, который всем этим восторгается. А ведь я, с тех пор как пережил Барселону, наконец способен от нее отвернуться. Но она преследует любого, как мой визитер, — даже посреди Атлантики.
Само собой, мистер Гилберн не аплодировал вместе со всеми. Он лишь язвительно сдвинул на лоб кепку. Можно даже сказать, с неприязнью — когда дело дошло до пения национальных гимнов. Обоих: God save the queen и Waltzing Mathilda. На десятиструнной псалтири воспою Тебе, шепнул мне мистер Гилберн [95]. Но даже мой друг, клошар, внятно и раскатисто подпевал остальным. С ним-то как раз все понятно. Ведь это никакой не вальс, а странствие по вечной земле с ее тысячами и сотнями тысяч овец. Для них, правда, нет места на вечном море. Они бы здесь утонули. Но для странствий места сколько угодно. И это вполне подходит клошару. Странствовать под вечным — как здесь, так и там — небом.
Разве не странствую и я сам? Как и все мы, сто сорок четыре? Для этого даже не нужно обладать Сознанием. Не нужно даже знать о нем. Тогда как нормальные пассажиры вовсе и не хотят им обладать. Потому они были благодарны за этот праздник, словно малые дети. В которых они в конце концов и превратились.
Если ты не видишь, как мистер Гилберн, комичное в такого рода вещах, они могут произвести на тебя удручающее впечатление. Так что его юмор — это определенно защитный панцирь.
У меня такого панциря нет. И после моего разговора с доктором Бьернсоном я уже вряд ли его заполучу. Вместо этого я думаю о бунте. Что Кобылья ночь окажет на меня такое воздействие — этого даже мое Сознание не могло предугадать. Разве я не оставил уже все позади, оказавшись в огромном дворце моего молчания? Начиная от «русского ребенка», включая китайцев и Петру и даже Свена, и вплоть до самого тяжкого, что случилось со мной до сих пор? До утраты мсье Байуна.
Но тут поднялась со своего места Амфибабища, потому что она директор круизной службы развлечений и почти всегда поет главные партии в вечерних шоу. Потому-то она и зовется Матильдой [96]. Не только пассажиры видят в ней своего рода звезду. Но точно так же и она сама. Только на сей раз она не пела. Слава-тебе-Зевс, сказал мистер Гилберн и почесал себе под кепкой голову. Поскольку кепку он при этом не снял, она опять соскользнула на затылок. Я заранее вздрогнул, ожидая, что сейчас зазвучит орган Хаммонда. Но до этого не дошло, потому что Матильда просто стала зачитывать обвинения.
Это часть ритуала Crossing the Line — всех руководителей обвиняют в каких-то проступках. За которые они теперь должны держать ответ. Например, что шефиня хозяйственной части за чем-то недоглядела или что второй офицер трижды указал неправильный курс. Или что шеф-повар пересолил говядину по-бургундски. После чего все они по очереди должны преклонить колени перед Королем-Лягушкой и понести наказание. Всегда одно и то же [97].
А потом начинается Kissingthefish (24).
То есть «Целование рыбы» — необходимое условие, чтобы Лягушка предоставила право прохода через экватор, который, разумеется, мы уже несколько часов как пересекли. В четверть второго ночи.
Тем не менее по правую руку от лягушачьего короля поставили столик. Чуть выдвинув его вперед, ближе к публике. На столике в серебристой кастрюле лежала рыбина величиной с карпа. Только поуже.
Само собой, не живая. Она попала сюда прямо из холодильника. Иначе под палящим полуденным солнцем она бы начала вонять. Что было бы тошнотворно. Потому что все члены команды, от первого офицера и до повара по соусам, должны были склониться перед ней, даже наклониться над ней. Чтобы — вот именно что поцеловать ее.
Это всегда делается при праздновании пересечения экватора. Один только капитан пользуется — да, иммунитетом, так, думаю, это называется. Из-за которого прокуратура в свое время, очевидно, готова была поставить на карту всё. Потому что стоящие у кормила власти не могут подвергаться наказанию, пока находятся при исполнении своих должностных обязанностей.
Тем не менее бросалось в глаза, что не каждый делает это охотно. Уже хотя бы потому, что рыба, вероятно, была очень холодной и отчасти покрытой слизью. По некоторым сразу было заметно, как это их отпугивает. Но, во всяком случае, директору службы развлечений такая процедура, похоже, нравилась. Главным образом, конечно, потому, что пассажиры так радостно горланили. При каждом новом поцелуе они аплодировали. После чего, правда, все еще не звучал орган Хаммонда. Зато музыканты всякий раз играли туш.
Потом начался балет. Чтобы публика воодушевилась и тоже стала танцевать, хотя и позднее. Поскольку сперва, само собой, следовало отдать дань трапезе. Ибо по левому борту, еще во время церемонии, воздвигся ББК, или Барбекю, как мы всегда называли нашего кока. Я имею в виду — когда я еще был пиратом. Но только прежде Король-Лягушка должен был дать разрешение на свободный проход.
Трижды ударил он об пол трезубцем. Ибо, прежде чем он предоставит право пересечения экватора (на самом деле давно пересеченного), кто-то с корабля должен был прыгнуть в море. Кто-то из службы развлечений или из членов экипажа, неважно.
Но оно — море то бишь — на самом деле не имелось в виду. Даже днем это было бы слишком опасно. Тем не менее сеньора Гайлинт рассказала нам, что другой капитан однажды действительно остановил наш корабль. Она назвала этого капитана греком. На экваторе он приказал спустить на воду шлюпки, и тогда действительно несколько человек, отмечая Crossing the Line, поплавали в море. Странно, что я этого совсем не помню. Но упомянутого грека я знаю. В Харидже он вроде бы снова примет на себя командование нашим судном.
Под «морем» имелся в виду плавательный бассейн.
В него-то и прыгнул теперь на самом деле один из коллег Посейдона. Он даже взял хороший разбег. Хотя, вообще-то, прыгать с бортика бассейна запрещено. Так значится на табличке.
Поскольку пассажиров это веселило, он нарочито отфыркивался, хотя воды там по грудь, и непрерывно нырял и выныривал, словно морж. Обрызгивал тех из публики, кто стоял поближе. Пока и кто-то из пассажиров не изъявил желание исполнить приказ Лягушки. Хотя это был господин весьма преклонного возраста.
Разбега он, само собой, брать не стал. Такое ему бы не удалось, несмотря на его бело-синюю купальную шапочку. Которая ему определенно мала. Нет, он, осторожно ступая, спустился в воду по лесенке.
Однако и ему тоже хлопали; так что, само собой, и Человеку-в-костюме захотелось аплодисментов. Он уже несколько минут, что отнюдь не укрылось от меня, от нетерпения приплясывал на месте.
Теперь он больше не мог сдерживаться и вылупился из своего льняного костюма. Поскольку плавок под льном не оказалось, он прыгнул в воду, что совершенно неслыханно, прямо в нижнем белье. Хорошо хоть, что это были боксерские шорты. Тем временем — под баварскую, как мне кажется, мелодию духовых — весь королевский двор удалился. Вытянувшись в одну линию, но в вольном порядке. Посейдон-Лягушка шествовал вразвалочку впереди. Вдоль левого борта.
С этого и началось праздничное застолье.
Татьяна не заметила, что с дверью что-то случилось. Я, после дневного сна, нашел это очень успокоительным. В мою каюту меня опять-таки доставил Патрик. Я был занят впечатлением, что между сеньорой Гайлинт и мистером Гилберном что-то происходит. Еще не вполне проснувшись, думал о том, что мистеру Байуну это бы не понравилось. Во всяком случае, меня она больше о нем не расспрашивает. Как сказала Татьяна, нам еще нужно принять наши таблетки. И после — не выходить снова на пляж в домашних тапочках.
