Умная каюта уже давно погасила огонь, ущерб обстановке нанесен минимальный. Важно, чтобы не пострадал сам ребенок.

– Обожглась? – спрашиваю озабоченно. Обычно огонь не причиняет представителям нашей расы большого вреда, да и регенерация у нас срабатывает быстро. Даже если у огненного и появляется ожог, он бывает слабым и заживает буквально на глазах. Но Феникс огненная не на сто процентов. Ее отцом является землянин, пусть и не совсем обычный, среди предков которого затесался кто-то из огненных людей. Насколько огонь опасен для нее, никто не знает, поэтому тревога моя не надуманна.

– Нет, слава Всевышнему, – отвечает Саламандра, – только напугалась.

– Что тебе приснилось, дорогая? – спрашиваю участливо у внучатой племянницы.

– А ты не будешь смеяться? – спрашивает робко.

Есть у меня такое свойство – люблю позубоскалить, даже если ирония не совсем уместна или неуместна от слова совсем. Так что опасения Феникс небеспочвенны. Но все же я не настолько жестокий, чтобы потешаться над сном, который так сильно напугал юную деву.

– Не буду, – обещаю уверенно.

– Мне снилось, что я мальчик и живу на Земле. И что моя мама – не настоящая моя мама, а другая женщина. Но во сне я ее любила. Точнее, любил. Очень сильно. И я чувствовала (или чувствовал – я ж была мальчикам), как сильно та женщина любит мужчину по имени Ефим. Я тоже его любил (или все-таки любила?). Потому что он во сне был моим папой. Но мама была мне дороже. И она очень сильно переживала за папу, который плохо себя вел: мало с нами общался, плохо о нас заботился, не защищал, когда нам это было очень-очень нужно. Маме в моем сне было очень страшно, не передать словами, насколько сильно страшно. Ей была нужна помощь Ефима. А он ее бросил в беде, потому что посчитал, что у него есть какие-то более важные дела. Мама пыталась защищать его. И чем сильнее она его защищала, тем сильнее на нее злился я. Потом мальчик, которым я была во сне, разозлился настолько сильно, что начал метать молнии и устроил пожар. Потом мне стало горячо, и я проснулась.

Во время рассказа Феникс мы с Саламандрой несколько раз переглядываемся. У обоих зреет одинаковое положение.

– Феникс приснилось, что она сын Ефима и Елизаветы? – делится догадкой Саламандра.

– Без сомнения, – соглашаюсь. – Выходит, у них все-таки родился сын. Интересно, сколько ему сейчас лет?

– Мне во сне было примерно столько же, сколько и сейчас. Ну, может, чуть меньше, – помогает мне найти ответ сообразительная девчушка.

– Значит, лет восемь или девять, – констатирую.

– Скорее, девять, – подсказывает Саламандра. – Девочки взрослеют чуть быстрее. К тому же не думаю, что влюбленные стали бы год тянуть с зачатием.

– Вероятно, – соглашаюсь. И обращаюсь уже снова к Феникс: – Что за опасность угрожала маме мальчика из твоего сна, ты не знаешь?

– Не знаю. Но ей от этого, кажется, было холодно. Может, это из-за того, что на их планете зима? – высказывает предположение Феникс, продемонстрировав поразительный для ее возраста интеллект.

– Скорее всего, там пока что осень, но если она была на улице, то могла мерзнуть, – подтверждаю. – Так что опасность не обязательно связана с холодом. Но, может быть, с этим и связано ощущение холода. Отказываться от этой гипотезы нельзя.

– Раньше тебе этот мальчик не снился? – спрашивает дочку Саламандра. И в самом деле, хороший вопрос.

– Снился пару раз. То есть мне пару раз снилось, что я – это он. В одном сне я подралась с синеглазым мальчиком, в другом – любовалась на зеленоглазую девочку, кстати, красивую и чем-то похожую на его маму, только глаза у нее были другими, вообще зелеными-презелеными. И все.

– Похоже, между ними существует ментальная связь. Как это? Они же не пара? – тревожится Саламандра.

– В таком возрасте парность не проявляется, – успокаиваю ее. – В ментальной связи виноваты, скорее всего, родственные связи, а не любовные. Феникс – сильный эмпат и телепат, да ты и сама это знаешь. А Ефим… – я осекаюсь, сообразив, что Саламандра, возможно, скрывает от дочки имя ее отца.

– А Ефим – их общий отец, – договаривает за меня Саламандра.

Мы оба смотрим на Феникс – не известно, как девятилетняя девочка отреагирует на эту новость.

– Я догадывалась, что мой папа землянин. – Судя по голосу и внешнему виду, новость девочку сильно не потрясла. Мы с Саламандрой чуть ли не в унисон облегченно вздыхаем.

– Благодаря сегодняшнему сну, я даже знаю теперь, как он выглядит, – улыбается Феникс. – Только неприятно, что у него другая жена, а не мама. И еще хуже, что он ее предал, оставив в беде.

– Это всего лишь сон, – пытаюсь успокоить девочку. – Мы не знаем, что там произошло на самом деле. Может, он не знал, что жене нужна помощь. Или дела у него на самом деле были очень важные. Не будем спешить записывать его в предатели и подлецы.

Саламандра смотрит на меня с благодарностью. Понятно, она не хочет, чтобы Феникс думала плохо о своем отце. Но я пытаюсь найти оправдание Ефиму не только из-за его дочери. Он самому мне не кажется способным на низкие поступки. Самому не верится, что он может оказаться предателем и подлецом.

Успокоив еще раз своих дам, возвращаюсь к себе. Саламандра задерживается у дочери – помогает ей перестелить постель. Позже обещает прийти ко мне. Действительно, нам есть, что обсудить не при ребенке.

Вселившись в дом, где раньше проживал профессор Драгомиров, мы с Ефимом недоумевали, зачем бывшие жильцы в каждой комнате на видном месте держали огнетушители. Погадав, пришли к выводу, что это из-за лаборатории, которая раньше располагалась в подвале – не исключено, что аппаратура, установленная там, повышала опасность возгорания и даже могла взорваться. Однако оборудование из бывшей лаборатории инопланетяне почти полностью вывезли. Значит, опасность миновала. И огнетушители тоже были не нужны. Выбрасывать их не стали, но с видных мест убрали.

Теперь, когда Мир случайно совершил поджог маминого кресла, я поняла, что огнетушители были нужны в этом доме не только из-за лаборатории. Вероятно, Дракон и Саламандра тоже владели пирокинезом и иногда воспламеняли предметы взглядом.

Когда из глаз моего сына вылетают молнии, застываю от неожиданности. Это шок, и в таком состоянии разумно действовать сложно. Мир, устроивший пожар, тоже, похоже, шокирован. Сначала он тоже замирает на месте и смотрит на меня с испугом. Но в себя, к моему стыду, мальчишка приходит быстрее.

– Мама, у тебя в шкафу огнетушитель! – кричит мне в ухо, оглушая. – Я видел его, когда мы играли в прятки.

– Он просрочен! – ору в ответ, хотя меня было бы слышно, даже если б я говорила тихо. – Но попытка не пытка!

Пользоваться огнетушителями я умею – в школе нам регулярно устраивают противопожарный инструктаж, а иногда и учения.

Радуясь сообразительности сына, устремляюсь к шкафу, распахиваю дверь и выхватываю огнетушитель. Трясущимися руками срываю пломбу и как можно резче дергаю за кольцо.

– Только бы он работал! – прошу неизвестно кого, направляя сопло на кресло и сжимая рукоятку баллона.

Похоже, где-то наверху моя просьбы была услышана: из сопла вырывается пенистая струя. Чтобы загасить пламя, хватает минуты, но я продолжаю поливать мебель и шторы пеной, пока меня не останавливает сын.

– Уже давно ничего не горит, мам, – говорит, кладя ладошку на мою руку. – Прости за пожар, я не нарочно.

– Ты не виноват, – успокаиваю сына, уронив огнетушитель и опускаясь рядом с ним на пол. Хочу казаться сильной и сделать вид, что ничего страшного не произошло, но не выдерживаю – начинаю рыдать, как истеричка.

Справиться с истерикой мне помогает девятилетний мальчик, положивший мне на плечи руки и шепчущий на ухо, что опасность позади и ничего страшного не произошло. Постепенно успокаиваюсь. Предлагаю проверить, не испугали ли мы бабушку.

– Я постараюсь так больше не делать, – обещает Мирик, пока мы поднимаемся по лестнице. – Только папе ничего не говори.