Жадные, голодные духи тянутся ко мне, умоляя: “Дай, дай!” Запах моей силы, моей благодати пьянит их, лишает разума. Несчастных давно не кормили – бросили, точно бездомных псов. Их участь – растаять и исчезнуть навсегда. Мне нет до них дела, но невольно представляется Шамиран. Как она теперь, без сил, смогла ужиться с ними? Ведь она богиня и хоть сколько-то благодати у неё осталось – лакомый кусочек для голодных духов.

Мне действительно её жаль. И чем дальше ведёт меня сердце, тем сильнее это непривычное чувство – каково великолепной богине жить в такой грязи, в такой вони. Не во дворце даже – в каменной клетке.

В переулке я останавливаюсь: серый, как всё здесь, дом-башня таращится в ответ стёклами окон. Внутри мне чудятся тоже не люди, а тени. Ах, Шамиран, неужели ты не смогла найти ничего лучше? Побег из царства смерти, должно быть, дорого тебе дался. Что ж, твоя беда для меня удача: ты согласишься быстрее. Ведь так?

Ждать приходится не долго. Каменное сердце еле заметно теплеет, как и всегда, стоит Шамиран оказаться рядом. Я отвожу от дома взгляд и оборачиваюсь. Всё вокруг тонет в туманном сумраке – опавшие, съёжившиеся листья и замершая в воздухе дождевая взвесь. Мигает фонарь, и в его свете, неожиданно ярком, я вижу двух молодых смертных. Юноша – тусклая тень, как и все вокруг. Крупный, чем-то похожий на Мардука, он преданно смотрит на маленькую, точёную, словно изящная статуэтка, девушку. Они о чём-то беседуют, но я не вслушиваюсь – каменное сердце ощутимо теплеет. Шамиран здесь. В теле этой смертной. Что ж, она выбрала неплохой сосуд. Девушка кажется крепкой, здоровой и, похоже, любима – хотя бы этим юношей.

На мгновение я думаю, что с ней станет, когда богиня покинет её тело? Умрёт, быть может. Впрочем, её судьба нисколько меня не заботит.

Влюблённые прощаются – юноша остаётся стоять у крыльца, девушка взбегает по ступеням. Я направляюсь к ней – сейчас, хватит медлить! – когда меня знакомо обволакивает медовой благодатью, сладкой, как драгоценный нектар. Девушка скользит по мне взглядом – всего мгновение, не замечая в тени, но я её вижу хорошо. И замираю от неожиданности, потому что этого просто не может быть.

Волосы цвета звёздного железа, что чернее ночи; взгляд искусительницы; черты, прекраснее которых невозможно представить. У смертной лицо Шамиран – юной, свежей и невинной, но всё же Шамиран.

Это невозможно. Смертные рождаются порой похожими друг на друга – но не на богов! Я смотрю, и мне чудится исходящее от бледной, точно лунный луч, кожи девушки сияние. А ещё благодать.

Дверь в подъезд закрывается. Я остаюсь стоять, поражённый. Что это? Неужели присутствие богини в человеческом теле столь сильно изменило облик смертной? Должно быть, так и есть – иного объяснения я не вижу.

Но что если у Шамиран каким-то чудом получилось? Нет… Невозможно, она потеряла свою силу, она не могла… Эрешкигаль не стала бы ей помогать.

Я отворачиваюсь – и ловлю настороженный взгляд юноши. Он не ушёл и смотрит, словно я ему враг. Смешно. Давно смертные так на меня не смотрели. После Саргона, в которого якобы без памяти влюбилась Шамиран, никто.

Я гляжу в ответ и каменное сердце ноет – юноша окутан благодатью. Это значит лишь одно – Шамиран действительно здесь, в теле этой девушки, и благоволит смертному. Странно, что она ещё не забрала его сердце – ведь оно придало бы ей сил. Наверное, этот юноша у неё не единственный, и скорбная участь раба у ног изгнанной богини его не минует, просто откладывается.

Он наконец отводит взгляд, а потом уходит, посмотрев на окно слева от двери. Там тоже мелькают тени, и мне опять чудится сладкий привкус мёда.

Я тоже отворачиваюсь и гляжу вслед юноше. По привычке, как делал это со всеми любовниками моей неверной жены, я проклинаю его. Благосклонность Шамиран не даст ему умереть завтра, однако такие крепкие люди тяжело переносят болезнь. Что ж, так тому и быть. Возможно, эта участь покажется ему даже лучше рабства у сбежавшей богини.

Проходит совсем немного времени – я не успеваю решить, стоит ли навестить Шамиран в её доме, или обозначить своё присутствие и разговаривать там, где жене нечего будет разбить или сломать, в том числе и о меня. Конечно, я не чувствую боли, но ссора на глазах у смертных – это унизительно.

Я так и не решаюсь – дверь снова открывается и девушка с лицом Шамиран выскальзывает на улицу. Она вздрагивает от холода, и не нужно даже вглядываться в её лицо, чтобы понять: она расстроена.

Не обращая на меня ровно никакого внимания, смертная смотрит на то же окно слева, потом обнимает себя за плечи и сбегает по ступеням – прямо в лужу. Теперь она нисколько не напоминает мне Шамиран – сгорбленная, жалкая, несчастная. Я смотрю, как она идёт по улице – мимо мусорных баков, поникших деревьев, в темноту. Как трясутся её плечи не то от холода, не то от слёз.

Смотрю, и странное чувство переполняет меня – смятение, должно быть. У неё лицо моей жены, но за тысячи лет я ни разу не видел Шамиран такой. Не могу же я жалеть человека.

Но отчего-то не подхожу к ней, хотя времени удобнее, чтобы вызвать Шамиран, не придумаешь. Я просто иду следом.

И сам не сразу замечаю этих смертных – пятеро теней, их мысли понравились бы Мардуку. Приторное своеволие с гнилым душком насилия.

Девушка теперь ещё меньше напоминает мою Шамиран. Жена ни за что бы так себя не повела. Она бы превратила их жестокость в своё наслаждение. Смертная же замирает, как жертва, и просто смотрит – равнодушно… обречённо. И когда её толкают к стене, не сопротивляется.

Я наблюдаю. Сейчас Шамиран обозначит себя. Не может же она позволить навредить этому телу. Другого у неё нет, а стать призраком для некогда всесильной богини – воплощённый кошмар. О нет, всё это, конечно, игра. Я не единожды видел, как Шамиран расправляется с обнаглевшими людьми – так, что позавидует даже жестокий Мардук.

Этой смертной достаточно лишь посмотреть на насильника. Уверен, ей об этом известно – я же видел, как старательно она избегала взгляда юноши у крыльца.

Ну же, давай, защити себя. Я чувствую, как тебе страшно, противно и мерзко. Всего лишь взгляд – и все они у твоих ног.

Но она, наоборот, отворачивается.

Я вдруг понимаю – это не игра. И ещё успеваю удивиться: что мне до того? Пусть тело этой смертной растопчут – тем легче будет мне разговаривать с Шамиран. Не захочет же она скитаться, как бестелесный дух.

Но у этой девушки лицо моей жены. Я вижу, как оно кривится от ужаса, как по нему текут слёзы.

И серый мир вокруг стремительно белеет.

“Бежать, – бьётся в голове. – Бежать, бежать!”

Всё как Тёма предсказывал: Серый, его друзья – и я. Кричать, знаю, бесполезно. Однажды я уже кричала. Это был не Серый, а один из маминых ухажёров, и мне тогда едва исполнилось тринадцать. Что я услышала в ответ? “Шлюха”. Сама соблазнила, сама и виновата.

Тогда я приложила – как же его звали? – в общем, бутылкой. Мама боялась, что будет сотрясение. Ага, мы потом еле ноги унесли, когда этот сотряснутый очнулся.

Сейчас под рукой ни бутылки, ни шокера, ни даже камня. Я затравленно озираюсь, понимая, что убежать не успею.

Как мне всё это надоело. Как я устала!

А может, и правда дело во мне? Если даже мама меня бросает, наверное, виновата я.

Сражённая этой мыслью, я просто смотрю, как Серый и его друзья подходят. И уже после покрываюсь липким потом от ужаса. Холодные руки ныряют мне под водолазку, крик замерзает на губах, а в голове теперь лишь одна мысль: “Посмотри на них! Посмотри, и всё закончится”.

Я очень этого хочу. Я знаю, что тогда всё действительно прекратится. И ещё пятеро парней отправятся в психушку из-за меня. Или повесятся, потому что такая – в ужасе – я не удержусь, я их сломаю. И это, как я давно выяснила, не лечится.

Нет. Ни за что. Я дала себе слово: больше никогда.