На первом этаже всего две жилых квартиры – наша и соседей слева. Они как обычно ссорятся – за дверью слышно, как что-то бьётся.

Щелчок замка тонет в этом шуме.

Я вхожу и сразу замечаю мужские ботинки на коврике у двери. Аккуратные, дорогие, с заправленными шнурками. Хм.

Из кухни раздаётся воркующий мамин голос:

– Володя…

Я осторожно ставлю на пол пакет с ужином. Во-ло-дя. Не Владимир ли это Семёнович, мамин начальник, на которого она жаловалась весь этот месяц? Других знакомых Володей у нас, кажется, нет.

Интересно, она его хоть чаем напоила? Я оставляла в холодильнике шоколадные эклеры – нашла?

Как бы так незаметно заглянуть – и пропихнуть к ним меренговый рулет, – чтобы меня этот Володя не заметил? Мама давно ко мне своих ухажёров ревнует, так что на кухне появляться сейчас совсем не стоит. А вот ужин она вряд ли догадалась приготовить. Как же быть?

Тут из кухни раздаётся приятный мужской голос:

– Выходи за меня?

И звук такой, словно при этом на колени встали.

Вот это поворот! Пойду-ка я ещё погуляю, им явно сейчас не до меня.

Но только я собираюсь снова надеть куртку, как мужчина – Володя – торопливо продолжает:

– Не волнуйся, я уверен, твоя дочь всё поймёт. Она ведь уже взрослая и, конечно, будет жить с нами – дом у меня большой, на троих его точно хватит…

И тут испуганный мамин голос вскрикивает:

– Нет, не будет!

Я замираю.

– Оля, ты что? – Володя, похоже, обескуражен.

Я сглатываю, а мама продолжает:

– Ты прав, она уже взрослая. И прекрасно справится сама. Ей лучше остаться здесь. И вам не придётся привыкать друг к другу.

Я закрываю глаза и пытаюсь дышать ровно. Володя ещё меня не видел, он не понимает. А мама отлично знает, как я действую на мужчин. “Шлюха, вся в тебя”, – говорила бабушка в Сочи, к которой мама таскалась со мной каждое лето, пока вредная старуха не померла. Эта квартира от неё осталась – хоть какой-то плюс, раньше мы по съёмным мотались, совсем тоскливо было… Почему я вспоминаю это сейчас?

Слёзы жгут глаза, и на мгновение мне хочется ворваться в кухню и устроить скандал. Нельзя. Мама, конечно, заслуживает счастья, а этот Володя её, похоже, любит. Если он увидит меня… Если я ненароком на него посмотрю…

Очень осторожно, стараясь не шуметь, я нажимаю на дверную ручку и выскальзываю в коридор.

И только на улице понимаю, что забыла в квартире куртку.

Шамиран всегда любила людей.

Любовь эта была странной, как и сама Шамиран: она играла смертными, как фишками в настольной игре; собирала их сердца в шкатулку и наслаждалась поклонением, обожанием, а ещё – страхом.

Что ж, думал я, у всех свои странности. Сестра Эа сама не своя до книг, брат Ириду жить не может без танца. Или вот ещё Мардук, наш младший, тоже играет людьми, почти как Шамиран, только ему по душе жестокость и насилие.

У меня тоже есть странность. Одержимость даже, как сказали бы люди. Мы живём со смертными бок о бок уже тысячу лет, невозможно на них не оглядываться, хоть люди и похожи на нас, как могут быть похожи существа, которых Мать вылепила из глины по нашему образу и подобию, а после вдохнула жизнь.

Моя странность – Шамиран. Я люблю её, наверное, так же сильно, как Отец любит Мать. И как у Отца, любовь эта несчастна. Моё сердце первое легло в шкатулку Шамиран, и первое обратилось в камень. Шамиран швырнула его мне – забери, оно больше не греет! И отправилась в объятия очередному смертному царьку.

Я хотел бы ответить ей тем же, но люди всегда казались мне не лучше зверей. Вдобавок, я брезглив. А ещё думал: раз сердце окаменело, то страдать не может. Какие чувства бывают у камня? Никаких. Решил, теперь станет легче.

Ошибся.

Есть любовь, от который ты сам бежишь – потому что она причиняет тебе такую боль, что сил нет терпеть. Я прятался от Шамиран в горах, где лишь ветер гуляет среди скал. Я построил себе храм изо льда и подчинил бурю. Каменное сердце я повесил на шею. Но это ничего не изменило.

Я даже обрадовался, когда Шамиран спустилась к Эрешкигаль. Не понимал, как можно добровольно променять поднебесье на нижний мир, но Шамиран всегда была странной. Наверное, очередной каприз. Не могла же она и правда полюбить смертного настолько, чтобы пожертвовать ради него собой?

И даже не удивился, когда она пришла ко мне в окружении галлу, которых люди зовут подземными демонами. Конечно, Шамиран не понравилось царство смерти, она уже пожалела о своей затее и желает вернуться. А сделать это можно, лишь предложив равноценную замену.

Когда она, бледная, несчастная, преклонила предо мной колени, я был согласен. Не мог отказать себе в удовольствии посмотреть, как гордая богиня будет просить, но знал, что соглашусь. Конечно, я спущусь вместо тебя в нижний мир, любимая. Всё, что ты пожелаешь, я сделаю. Всё.

И снова ошибся.

Шамиран не хотела вернуться – она хотела стать смертной. Человеком! Я впервые тогда подумал всерьёз: она безумна. Как Мать.

“В нижнем мире у меня нет власти, брат, там меня ждёт вечность, унылая и безрадостная. Но твоя сила при тебе, ведь ты не спускался в царство смерти. Если ты поможешь мне, Дзумудзи, я снова обрету свободу. Тебе всего-то и нужно – найти мне смертных родителей и ускорить перерождение. Такая малость, Дзумудзи, прошу!”

Она говорила о свободе, а я слышал: убей меня. Если я сделаю так, как она просит, Шамиран проживёт короткую человеческую жизнь – и умрёт. Навсегда, как любой из людей – закон един для всех, бывший ли ты бог, царь или нищий. Её душа попадёт в круг перерождения и то, что было Шамиран, исчезнет – я потеряю её навсегда.

Я не смог, и Шамиран ушла ни с чем. Её ждала унылая вечность в подземье, но мне казалось, это лучше смерти. К кому она обратится за помощью – к Эрешкигаль? Сестра откажет, закон для неё всё. А больше помочь Шамиран некому.

Конечно, вечность в царстве смерти она не выдержала. По словам Эрешкигаль, она сбежала в другой мир, где её не могли достать галлу, где легко затеряться. Хорошее место для богини-изгнанницы – мир, про который забыл собственный Создатель.

Здесь холодно, серо и, наверное, так же уныло и гадко, как в подземье. Неудивительно, что Эрешкигаль любит приходить сюда, когда покидает своё царство. Всё здесь должно казаться ей родным и знакомым.

Богиня-беглянка, к тому же, пленница нижнего мира, лишённая силы – Шамиран должна здесь очень страдать. Она привыкла к солнцу, восхищению и бесконечным удовольствиям – а вынуждена вселиться в тело смертной, как какой-то дух или тень.

Мне кажется, это просто – найти несчастную одержимую и уговорить Шамиран отказаться от своего безумия. Я надеюсь, она согласится быстро – должно быть, жена достаточно вкусила человеческой жизни за это время. Сколько лет прошло? Двадцать? Больше? Годы для бога что мгновения для человека, но не когда ты застрял в теле смертного. Мне почти жаль Шамиран.

Конечно, она согласится, ведь это выгодно нам обоим. Она вернётся домой, поднимется в поднебесье, получит назад свою божественную силу и убедит Отца если не усмирить гнев, то хотя бы погубить смертных самому. Если же нет – меня это не будет беспокоить, ведь я останусь за неё в царстве смерти и, быть может, обрету наконец покой.

У смертных здесь нет духов-защитников и мне странно смотреть на них – под серым небом среди башен-домов люди кажутся тенями. И всё куда-то спешат, не оборачиваясь, даже когда в храме, у которого я оказался, звонит колокол. Звук гулкий, мелодичный – тонет в тумане. Меня тянет зайти в распахнутые двери – внутри сладко пахнет воском и ладаном. Но я заставляю себя идти дальше, мимо людей-теней, куда зовёт меня каменное сердце – к Шамиран.

Загораются фонари – свет, мёртвый и тусклый, наводит тоску. В витрине слева отражается мой нынешний образ: мальчишки-оборванца. Совсем не похоже на бога разрушения и бури, но Шамиран даже без сил меня узнает, а пугать людей и привлекать внимание здешних божеств нет никакого желания. Я хочу поскорее со всем покончить.