Меня снова пробирает дрожь. Пот течёт по лицу, внутренности скручивает в узел… Потом вдруг отпускает. Я вздрагиваю, заметив руку Дзумудзи на моём животе.
Бог усмехается и убирает ладонь. Молча.
Над толпой взлетает: “Слава Саргону! Слава нашему щедрому повелителю!” И звук катящихся по мостовой бочек.
– Решил превратить честование Шамиран в попойку? – Дзумудзи отодвигает занавеску и морщится.
– Ей бы понравилось.
Бог в образе мальчика закатывает глаза и тянется за золотой чашей с мёдом. На ней – письмена страны Чёрного Солнца. Что-то про удачу и благоденствие. Я бы не стал оттуда пить. Но Дзумудзи отравить человеческим ядом невозможно, я отлично это помню. Не раз пытался.
– Зачем вы здесь, о великий? – снова спрашиваю я. Чем скорее он соблаговолит признаться, тем спокойнее мне будет.
Дзумудзи облизывает перепачканные в меду губы.
– Захотелось поболтать, прежде чем вы все сгинете.
– Сгинем? – удивляюсь я.
Дзумудзи хохочет – его смех ввинчивается в уши, словно кинжал, который всё поворачивают и поворачивают, чтобы клинок вошёл глубже.
Тем временем паланкин проносят через Лазурные ворота. Ягуары Шамиран, украшающие створки, скалятся так похоже на настоящих, что я словно наяву слышу их рычание. “Не бойся, они совсем-совсем ручные, – всплывает в памяти сладкий голос богини. – Как и я”. Шамиран была какой угодно, только не ручной. А её ягуары не раз пытались растерзать даже Дзумудзи. При мне.
– Вы хотите жертву, о великий? – нарушаю молчание я.
Шамиран запрещала человеческие жертвоприношения, но когда она исчезла, я посвятил себя Мардуку, и порядки в Уруке изменились.
По лицу мальчика пробегает тень, черты плывут, делаются старше… На мгновение. Потом Дзумудзи, отодвинув занавески, смотрит на статую Шамиран в фонтане посреди площади и усмехается.
– Подаришь мне своего сына, Саргон?
Я едва не смеюсь от облегчения.
– Живым или мёртвым?
Дзумудзи поворачивается ко мне, смотрит с любопытством.
– Есть хоть что-то, что ты ценишь больше собственной шкуры, смертный?
Значит, это была всего лишь божественная шутка. Жаль. Я было уже представил, как устрою из жертвы никчёмного царевича спектакль и получу покровительство самого господина бури.
Дзумудзи презрительно морщится и прикладывается к чаше. Жмурится от удовольствия, мальчишеские черты снова плывут, а мне чудится запах дыма. Но нет – когда чествуют Шамиран, в воздухе витает только аромат мёда и цветов. Дзумудзи не посмеет осквернить праздник жены даже такой малостью, не то что моей пыткой.
Однако исчезать он тоже не собирается.
– Каково это, Саргон? Знать, что ошибся. Ты мог бы править, не боясь бунта, как возлюбленный дочери Неба. Ты был бы всесилен, – голос бога чарующе-прекрасен, в нём тоже слышен соблазн, как у Шамиран… но иначе. – Ты больше всего на свете любишь, когда славят тебя. А теперь тебя ненавидят. Кто ты без моей жены? Садовник на троне.
– Оставьте меня в покое, – прошу я едва слышно: ликующая толпа как раз приближается к золотой лестнице храма, откуда уже спускается, медленно и торжественно, богиня. Точнее, её статуя в руках жриц. – Чего вы хотите, великий Дзумудзи? Я дам это вам. Вы зря меня ненавидите – мы оба выиграли от исчезновения Шамиран.
Взгляд бога темнеет, а в голосе рычит буря.
– Я бы с удовольствием посмотрел на тебя, царь, после того как Шамиран бы с тобой расправилась.
– А что, уже нашёлся дурак – царь или бог – решивший умереть ради неё?
Дзумудзи мрачнеет. Последние мгновения мы молчим. Снаружи звучат литавры и арфы, чернь пляшет и славит богиню, а в паланкине царит напряжённая тишина. Бог цедит мёд и задумчиво смотрит. Я пытаюсь не согнуться пополам от вернувшейся боли.
Наконец паланкин ставят на землю. Не дожидаясь слуг, я распахиваю занавески. Дальше пешком – всего десять шагов до первой золотой ступеньки. Статуя Шамиран уже стоит возле неё, гордая, надменная.
А её муженёк, вечный страдалец, смотрит на меня с усмешкой. Золотая чаша сверкает в его руках, вырезанные на ней крылатые демоны щерятся. Я словно наяву слышу их рык.
Затем отворачиваюсь.
– Бедный Саргон, – раздаётся мне в спину. – Как же ты будешь простираться ниц перед моей женой? Ты же еле стоишь.
Я невольно оглядываюсь, и чуть не вскрикиваю, когда поясницу, словно раскалённый прут, обжигает боль.
– Надеюсь, ты выживешь, Саргон, – продолжает Дзумудзи. – Мне и делать ничего не нужно, что ты страдал: ты всего лишь смертный. Живи, познавай старость. Вижу, это весьма болезненно.
Я стискиваю зубы, одновременно борясь с тошнотой. Перед глазами вспыхивают звёзды, сладкий воздух душит…
Я не сразу понимаю, что повисшая над площадью тишина мне не чудится. А когда понимаю, сердце скачет в груди, и я тянусь за кинжалом – всё-таки бунт? Неужели сейчас?
Взгляд мечется: почему никто не двигается? Я сошёл с ума? Это видения? Проклятье Дзумудзи?
А потом я вижу, что Шамиран две. И могу поклясться, это правда: одна, золотая, смеётся надо мной – до неё лишь десять шагов. Другая, живая, замерла на вершине лестницы. Ветер играет её бесстыже распущенными волосами, а глаза ярко горят – всё как я помню.
Она смотрит на нас. Мы – на неё.
В воздухе разливается предвкушение.
Сердце ухает вниз, я невольно делаю шаг назад и спиной прислоняюсь к перилам. Звенит по мраморным плитам площади золотая чаша. Не в силах стоять я хватаюсь за столбик паланкина и оборачиваюсь.
В это же мгновение в воздух взмывает ликующий вопль – все кричат в унисон. А мне кажется, будто набат звенит к моим похоронам.
Богиня исчезает, но это уже мало кого волнует. Шамиран жива, она вернулась. Она всех спасёт…
Я перевожу взгляд на Дзумудзи – он комкает в руках несчастную подушку, шёлк плавится и расползается под его паучьими пальцами.
Наши взгляды на мгновение встречаются.
Серый, как мертвец, бог исчезает, а я падаю в паланкин. Небо, защити…
Глава 7. Решительная
Лена
“Никакой это не сон”, – понимаю я, когда от жаркого воздуха спирает дыхание и кружит голову. Душно-сладкий аромат забивается в нос, как вата, а перед глазами плывёт закат, непривычно-мягкий, как на картине.
Я сглатываю и часто-часто моргаю. Лучше не становится. Вид вокруг настолько невероятен, что просто не укладывается в голове. Я воспринимаю его осколками: зубчатые стены, синие ворота, толпа. И тихо. Ненормально тихо для такого скопления людей. Мне чудится, что все они смотрят наверх – прямо на меня.
По спине течёт пот. Я невольно ёжусь, зачем-то поправляю волосы – их принимается трепать ветер.
И вдруг тишина взрывается. Люди внизу кричат так громко, что мне кажется, лестница подо мной вздрагивает. И я тоже вздрагиваю, отшатываюсь – и падаю на кровать.
Вокруг снова темно, мрачно, холодно, а с фотографии на стене знакомо улыбается мама в пляжном платье. Я держусь за неё взглядом и дышу сначала тяжело, загнанно, потом всё медленнее и тише. Всё хорошо. Всё в порядке. Я дома.
Что это было?
Взгляд падает на зажатую в кулаке подвеску-камень. Она пульсирует и стучит: тук-тук, тук-тук. Словно сердце.
Я озадаченно смотрю на неё пару мгновений, потом поворачиваю в поисках места для батареек. Не само же оно так сияет?
Ничего подобного – выходит, само.
Камень сияет. Я побывала… где? И… как?
Господи, я сошла с ума!
Тут в глазах окончательно темнеет. В себя я прихожу почему-то на полу. Холодно, у меня чертовски затекли плечи и голова просто раскалывается.
Сияющая подвеска продолжает постукивать: тук-тук, тук-тук.
Да-а-а, Лен, поздравляю: ты спятила.
Странно, но эта мысль не вызывает никаких эмоций, кроме разве что любопытства. Спятила – это как? И что теперь делать? Наверное, я просто исчерпала весь запас чувствительности. В общем, я кое-как, держась за мебель, встаю. Шатаясь, иду на кухню, глотаю сразу две таблетки болеутоляющего и открываю поисковик. Что там про галлюцинации пишут?