“Не мочь пока говорю. Отец рядом”.

Ага, и пишет за тебя Т9. Я кусаю губу и прошу в ответ:

“Пришли смайлик, если с тобой всё в порядке”.

Он шлёт даже три смайлика. Один с рукой – большой палец вверх, другой – улыбка, третий – поцелуй.

Я с облегчением выдыхаю. Значит, всё хорошо.

А Тёма добавляет:

“Я слушать школа ты серый ух”

“Ты в больнице?” – отправляю я.

“Всё хорошо”, – заявляет он. И добавляет ещё смайлики, такие же оптимистичные.

“Позвони, когда сможешь”, – набираю я и тут же стираю. Нельзя, не нужно привязывать к себе этого хорошего мальчика. Он меня не заслужил, ему нужна нормальная девочка, не я. К тому же, это всё мой взгляд, иначе бы Тёма и внимания на меня не обратил. Им всем нужна не я, а красивая кукла. Тёма не исключение. Просто он такой добрый, что я иногда забываюсь.

“Поправляйся скорее”, – прошу я и опускаю телефон.

Мир вокруг чёрно-серый и пустой, в нём клубится мгла, и мне снова слышится запах дыма. А, нет, это сосед на крыльце курит. Я сижу на кровати, смотрю в одну точку и чувствую себя одинокой и ненужной. Если бы меня вдруг не стало, кто-нибудь заметил бы? Да, конечно – мама и Тёма. Обоим бы стало легче.

Это так грустно, что я не могу сдержать слёз. И, плача, кажется, засыпаю.

На этот раз мне снится камень-подвеска на прикроватной тумбочке. Тот самый, который я вчера откуда-то принесла. Он искрится, еле-еле, но так красиво и завораживающе – невозможно оторваться. Я беру его в руки – он тёплый и приятно шершавый. Я снова изучаю шнуровку, потом – эти странные искры. И думаю: вот бы домой. Почему-то во сне я уверена, что мой дом не здесь.

Сам собой встаёт перед глазами город – тот, что горел. Сейчас он окутан лиловым сумраком. В воздухе кружатся розовые лепестки, солнце гаснет, бросая последние лучи на статуи ягуаров и лазурь ворот.

Под ногами вниз убегает мраморная лестница. Уверенная, что всё это сон – а что же ещё? – я шагаю на первую ступень.

Ненависть плотным туманом окутывает великий Урук и дымом горчит на языке. Она пьянит, валит с ног, как пиво в Нижнем городе. Я чувствую её каждое мгновение, но сейчас сильнее всего.

По Крепостной улице кони ступают медленно: народ должен увидеть своего царя и выказать ему почтение. Народ смотрит: я жив, я силён. И безоружен, потому что доверяю вам, урукцы. Ради вас я, возлюбленный Шамиран, отказался от своей богини. Для вас я живу – и умру, если понадобится.

Конечно, я давно не молод, но годы подарили мне опыт, а не забрали силу. Я готов хоть сейчас вести армию в бой. Нам не страшны ни демоны пустыни, ни дети Чёрного Солнца, ни жрецы Земли кедров. Вместе мы могущественны. Вместе – непобедимы. Любите меня, урукцы, большего я не прошу.

Всё это ложь. За поясом у меня спрятан отравленный кинжал – безоружным я не бываю никогда. Особенно, если выезжаю в город. Пусть чернь считает меня подобным богу, но и богами люди бывают недовольны. Я же, в отличие от небожителей, не бессмертен.

Никому нельзя сомневаться в моём могуществе. Никому не нужно знать, что я вижу дворцовые стены слишком чётко – каждый завиток волос вырезанных в камне богов и героев. Но то, что творится под копытами собственного коня, расплывается для меня в полуденном мареве. Стоит хоть кому-нибудь проведать о моей слабости, и я погибну.

С любви начиналось моё царствование. Меня чествовал народ, превозносила армия. Меня полюбила сама великая богиня.

А кончается всё ненавистью.

Как любопытно стелется полотно судьбы: некогда с той же страстью и по моему слову урукцы ненавидели прежнего царя, Лугальзаггеси, славного моего отца. Интересно, что он почувствовал, когда понял: корона достанется его ублюдку? Сыновей у отца хватало, как законных, так и рождённых от шлюх. Мне ещё повезло – меня отдали на воспитание садовнику. Кто-то так и не выбрался из рабства, кто-то ещё ребёнком сгинул в гареме.

А кого-то убил я, когда сел на трон.

Царя же растерзала толпа. Мысль об этом до сих пор ласкает, как свежий ветер в жаркий полдень. Я всё прекрасно помню: был вечер, нежный, как грудь шлюхи, и такой же ароматный – смердел от пота и благовоний. Я стоял на ступенях храма Шамиран, смотрел, как беснуется на площади чернь и думал, что счастливее не буду никогда.

Сейчас всё грозит повториться, только убивать станут меня. Народ, видите ли, подыхает от голода. Хлеба им! И чистой воды. Царь, ты же говоришь с богами, так попроси их! Кого они послушают, как не тебя?

Глупцы. Боги слышат лишь себя и поступают, как угодно им, а не смертным.

Как же, оказывается, длинна дорога от храма к дворцу – никогда не замечал. Повсюду мрачные взгляды. Ниц они лежат, а всё равно смотрят. И лежат не как раньше, а без почтения. Твари. Получите вы свой хлеб – вечером, на празднике во славу Шамиран. Если я накормлю вас сейчас, меня ославят слабаком. Царскую милость нужно заслужить, я не могу раздаривать её направо и налево. Стоит дать слабину здесь, как это моментально станет известно соседям. Царь Чёрного Солнца мечтает отомстить, его армия давно у наших границ и перейдёт её со дня на день. Минуло то время, когда я гонял этих лысых шлюх по лугам до самой пустыни, точно псов с поджатыми хвостами. Сейчас я с трудом сижу в седле, а псы огрызаются. Малейший намёк на слабость… Но черни плевать, лишь бы кормили.

Что ждать от простолюдинов!

Например, бунта. И я жду. С тех пор как Шамиран исчезла, жду каждый день. А вот вы – все вы – моей смерти не дождётесь. Я сгною вас в темнице, отправлю на плаху, а сам выживу. Я всегда выживаю.

Но как же тошно! В глазах мутится. Всё из-за проклятого пира вчера: пока клан Энваза напился и сдох наконец, уже было за полночь. Сегодня от вина стучит в висках, а поясница ноет так, что хоть кричи. Но после полудня станет ещё хуже – придёт моя вечная спутница, верная любовница – головная боль.

К демонам всё. Чествование Шамиран уже этой ночью. Терпеть осталось недолго. Поклонюсь статуе богини, расскажу, как мы ждём-не дождёмся её возвращения из нижнего мира. Как я изнываю – тоскующий, несчастный возлюбленный. Ложь, снова ложь – цветущий сад, за которым я ухаживаю тщательнее, чем приёмный отец – за царскими кустами в моём детстве.

– Царь! Великий энзи, – вздымается вдруг над толпой.

Старушечий дрожащий голос разрезает тишину, и сгорбленная фигурка простирается перед копытами моего коня. Тот, всегда спокойный, пугается, встаёт на дыбы. Меня подбрасывает, спину пронзает боль. Все силы уходят на то, чтобы держать лицо и продолжать благостно улыбаться. На самом же деле я думаю, что подлая старуха наверняка из Чёрного Солнца, и всё подстроено, чтобы сделать мою слабость очевидной. А может, это и не старуха вовсе? Мужчины в Чёрном солнце тонкие, женоподобные, а их шпионы – искусные актёры. Наверняка это переодетый лицедей. Интересно, сколько он заплатил первому из «тысячи»? Надо узнать и перебить цену. Даже «тысяча», пусть они и элитный отряд телохранителей, продаются. А мне нужна их верность, а золота после гибели Энваза в казне прибавилось.

Золота, которым я куплю себе жизнь и пару месяцев спокойствия.

Старуха поднимает голову, бросает на меня испуганный взгляд и кряхтит:

– Смилуйся, царь!

Дальше – набившая оскомину песня: “Помоги – голодаем – умираем”.

Телохранители хватают её под локти, но я делаю знак, чтоб отпустили. Не так царю нужно говорить с народом, который молит о помощи. Улыбаюсь, снимаю кольцо – то, что смазано ядом – бросаю. Смотрю, как старуха хватает его дрожащими руками. В голове мелькает: а вдруг не актёр, вдруг правда?..

И что? Если так, то она пожила достаточно, всё равно вот-вот сдохнет. Но это вряд ли, скорее одним шпионом Чёрного Солнца станет меньше.

Смерть придёт за каждым, и, если верить жрецу-провидцу из Земли кедров, ждать осталось недолго. Обрадовал меня сегодня, ублюдок чернокожий. Пришлось поджарить ему пятки, только тогда он изволил пророчествовать: “И года не пройдёт, как земли твои станут пустыней”. Стройно сказал, как пленники над пламенем обычно не говорят.