Марк, сам же давший задание, от Гаринского энтузиазма оторопел, как и от сметы на необходимое оборудование. Он весьма смутно представлял себе, что будет нужно для ОПК, ну там, шкафы, холодильники… оказалось, он и десятой части не знал.

– Ты, вот что, – сказал Бардин, читая служебную записку, – давай шаг за шагом. Сначала, сделаем то, что нужно для открытия сосудистой хирургии. Помещения я тебе конечно, дам и выгородку в торце здания, поставим, кстати, продумай, что тебе там еще надо, туалет, и прочее. Вспомни, как мы БИТ сделали… ничего лишнего, но все что нужно было. Двести квадратов хватит?

– Лучше триста, – сказал Гарин. Процедурная нужна, лаборатория и склад, а еще ординаторская… и знаешь, я думаю, нужен второй врач.

– Дай тебе палец, всю руку отхватишь!

– Так для дела же. Ты мне поручил, вот я и делаю, да? – вспомнил он «Орлиный нос».

Бардин выкатил на Жору глаз.

– Ладно. Вижу, ты не зря ездил. Готовь список процедур, которые планируешь делать и цены прикинь за них. Что у тебя с рекламой?

– На пару месяцев зарядил. Но надо бы найти человека на замену. Я два дела не потяну. Пострадают оба, да?

– Ты чего? Прикалываешься?

– Вспомнил того знакомого Бланка, что ты дал. Все время сам себе поддакивает.

– Ладно, – повторил Бардин, – покупаем сперва холодильники и морозилку. Заключай договоры с отделениями переливания крови и станциями. Хочешь сам заниматься заготовкой?

– Нет, – быстро ответил Гарин. – Не хочу. Да и нельзя. Заготовкой крови могут заниматься только государственные учреждения, частным нельзя. Мне нужно, чтобы врачи заранее планировали запросы по крови. Я буду заказывать.

Так неожиданно Гарин вдруг стал заведующим отделением, да не абы какого, а переливания крови. То есть одного из ключевых в любом хирургическом стационаре. И ничего, что сам он не мог заготавливать кровь, забот ему хватило и с обеспечением кровью остальных отделений.

Он припомнил, как еще в Калинине, которому уже вернули прежнее название Тверь, на лекции он зарекся хоть когда-нибудь связаться с переливанием крови и этой профессией. Судьба словно издевалась над ним, не позволяя ему заниматься тем, о чем мечтал, и принудив взять дело, от которого шарахался.

Милана Роганцева – медсестра. Женщина молодая, симпатичная, не глупая, одинокая мама.

Заинтересовавшись ее фамилией Жора раскопал странную информацию, что Роганцевы обрусевшие выходцы из Французской Бретани и потомки рода Роганов или Роханов, древнего герцогского рода известного еще со времен первых крестовых походов. Кто-то из Роганов во время царствования Павла-первого приехал в Россию и оставил потомство Рогановых и Роганцевых.

Гарин выбрал ее за умение попадать в любые вены иглами любого диаметра и прекрасный почерк. Старшая сестра гинекологического отделения не хотела ее отдавать. Проблему решили два букета роз: старшей сестре, заведующей отделением и только-только появившиеся конфеты фабрики Коркунова. В конце концов, она же не в другую клинику ушла, просто на другой этаж. Захочет, вернется.

Милана слушала Гарина, пока он посвящал ее в должностные обязанности, молча осмысливая, что ей нужно будет делать. Он сказал, что кроме обычной зарплаты процедурной медсестры ей будет еще надбавка за работу с кровью, и она, не сводя глаз с лица Гарина, сказала «да». Как если бы тот предложил ей выйти за него замуж.

Гарин давно заметил, что если он смотрит женщине в глаза и говорит уверенно, то те соглашаются с ним, что бы он ни говорил. Он старался не злоупотреблять этим своим талантом, но для дела иногда использовал.

Например, когда договаривался насчет рекламы. Прием это срабатывал не на всех женщин, но с большинством – удавался.

И вот теперь, когда он искал сотрудницу, то выбор оказался не прост. Пришлось опять, как говорил отец «включить эффект Казановы». Убедить хорошую медсестру перейти в свое отделение это нужное дело.

Главными талантами Миланы, кроме умения попадать в вену, которое Гарин в ее исполнении сравнивал с искусством, были еще исключительная аккуратность и точность. Если бы она не стала медиком, то могла бы стать бухгалтером. Ее не отвращала работа с большим количеством цифр и записями. Кроме этого она имела прямо таки патологическое пристрастие к уборке. Она не переносила складки на постелях и пятна, если их быть не должно.

Пока Милана занималась созданием «бухгалтерии» нового отделения, Гарин пошел к Марку и заручился его согласием, насчет приема на работу еще одного врача. И вполне конкретного, знакомого им обоим – ординатора из БИТ кардиологии, с которым Марк проработал около трех лет – Федора Михайловича Ворчуна.

Ворчун, по его личному утверждению, «сбежал» с кафедры профессора Отверткина, где прослужил чуть больше двух лет ассистентом после окончания института.

Фамилия у Феди Ворчуна оказалась необычная из-за бестолкового паспортиста, который выдавая паспорт деду Федору Епифановичу Воргуну, перепутал буквы Г и Ч из метрики, заменив одну на другую, написание в прописном виде очень похоже.

Дед же, получив такой паспорт, к началу двадцатых годов решил не исправлять ошибку, особенно, когда метла репрессий, захватившая древний купеческий род Воргунов, пролетела мимо его головы.

Во всех анкетах он указывал происхождение «рабочий», которым и был в действительности, потому что по молодости лет в шестнадцать вдрызг разругался со своим отцом, ушел из дома сперва на фабрику, а оттуда на фронт в Красную армию. Демобилизовавшись по ранению, в двадцать первом году он поступил в институт геодезии и картографии. Когда окончил учебу, с двадцать шестого по тридцатый служил землемером в Поволжье, затем устроился в организацию с названием Центрморпроект, и улетел с партией в Сибирь на рекогносцировку будущей линии электропередач между Хабаровском и Владивостоком. Некоторые электростанции по плану ГОЭЛРО28 еще только строились, но линии от них уже были спроектированы и требовали прокладки сперва на картах, затем и на земле. Так дед Федор Евграфович Ворчун уходил от бдительного ока ЧК, ОГПУ и НКВД. Никаких диверсий или вредительств он не замышлял, но, как говорят: «Береженого Бог бережет», чем меньше на глазах, тем меньше внимания компетентных органов.

В сороковом году, оставив семью в Москве, он в последний раз уехал на Дальний восток, где весной сорок первого года, приняв баньку, покурил на солнышке, обдуваясь ветерком.

Он в тот день крепко простудился, и с воспалением среднего уха, был отправлен во Владивосток, где после трех операций скончался от абсцесса мозга, похоронен на Морском кладбище.

Отец же будущего сотрудника ОПК медцентра ЭСХИЛЛ, Михаил Федорович в то время пребывал в четырехлетнем возрасте, отца своего практически не помнил. Семья сводила концы с концами, жила бедно. После войны, окончив семь классов средней школы, Михаил Ворчун подтянув единственные штаны, поехал и подал документы в первое МАПУ29. Вступительные экзамены он сдал, а на медкомиссии председатель, прочитав диагноз «Дистрофия 2 степени», врач опытный, ощупав костлявые конечности Миши Ворчуна, сказал: «Кость крепкая, а мясо нарастет. Кормежка все исправит»!

Обритый на лысо, одетый в форму с погонами МАПУ-1, Миша впервые в жизни получил тарелку борща с мясом, котлету с картошкой и большой ломоть ржаного хлеба.

Спортивную форму он набрал довольно быстро. А оттопыренные уши как то сами собой прижались на фоне округлившихся щек и больше не выпирали из-под фуражки.

Окончив МАПУ с серебряной медалью, Михаил Федорович был распределен в академию им Фрунзе, окончив которую, получил назначение в казахскую степь, строить одну из площадок полигона №10 на побережье озера Балхаш близ полустанка Сары-Шаган. А затем его перевели в Байконур, где в это время шло грандиозное строительство первого космодрома и проводились испытания баллистических межконтинентальных ракет. Ввиду особой секретности никто из родных не знал ни профессии его, ни места службы.