Самоуверенность может навредить. Хотя официально заявляется, что задания вступительных экзаменов в вузы построены на программе средней школы, очевидно, что билеты собирались из самых сложных тем. То, что было элементарно в школе, на экзаменах оказалось весьма непростым.

Гарина не валили на экзаменах в первом меде, наоборот, очень благожелательно встретили и даже допвопросы давали чтобы подтянуть, а не ради снижения балла. Но судьбе было угодно, чтобы три из четырех экзаменов он сдал на четыре. Хорошо же, но не отлично, пятёрочный аттестат, конечно создавал Гарину репутацию толкового студента, но там таких было девять из десяти. Главную конкуренцию составляли не вчерашние школьники-медалисты, а как раз наоборот – ребята со стажем, медсестры, фельдшера и демобилизованные солдаты. Этим можно было сдать все экзамены на трояки.

На дневное обучение во всех московских медицинских вузах проходной балл на дневной лечебный факультет составил от двадцати двух с половиной до двадцати трех. Гарин набрал ровно двадцать один и девять.

Он привез домой документы с пропечатанным экзаменационным листом. Ему уже сказали, что в любом медучилище с руками оторвут такого абитуриента. Но Жорик настроился исключительно на мединститут.

Маме важнее всего было, чтобы сына в армию не забрали, а не где он станет учиться. Она предложила отнести документы в сельзохакадемию им. Тимирязева на животноводство, потому что список экзаменов там был точно такой же, а конкурс чуть поменьше и проходного хватало.

Решение проблемы подсказал отец.

– Вокруг Москвы есть еще областные центры со своими мединститутами, – сказал он, когда семья в мрачном унынии пила чай вечером. – Самый близкий – Калинин, а еще мединституты есть в Рязани и Ярославле, допускаю, что во Владимире и Калуге – тоже, наверняка есть в Туле. Это недалеко, учитывая, что ты имеешь права, которые заработают через три месяца, как только тебе исполнится восемнадцать.

– Калинин, – сказал Жорик. – Завтра поеду туда. Это же рядом?

В КМИ он проучился три курса, сдав весеннюю сессию на отлично, он прохал с документами в московские вузы с просьбой о переводе. В Сеченовском и Пироговском отказали под предлогом – мест нет. Более демократичный Стоматинститут предложил заново отучиться на третьем курсе и перезачесть курсовую сессию, если Гарин готов походить по кафедрам с протянутой рукой, в которой документы из КМИ. Гарин принял это предложение. Заканчивать учебу лучше и удобнее в Москве.

На пятом курсе он выбрал специализацию по анестезиологии и реанимации, В субординатуру его отправили в НИИ им Склифосовского, где он прилежно учился, но поругался с профессором Жилисом из-за эфирного наркоза.

История дурацкая. Жилис в окружении коллег и Жоры пил чай в ординаторской, рассуждая о том, что каждый анестезиолог должен виртуозно владеть эфирным наркозом. Какой бес вселился в тот день в Гарина, который принялся ехидничать на эту тему. Жилис обиделся и произнес:

– Увы, молодой человек, но мы с вами расстанемся окончательно, ибо понимания мы вряд ли найдем.

В ГУЗМе Гарину предложили на выбор несколько клиник с кафедрами, он выбрал больницу в Измайлово.

Ошибся ли он в выборе? Может быть. Он не знал ничего ни о главном враче Ренате Исламовиче Каримове, ни о профессоре, заведующем кафедрой Михайлове Александре Евгеньевиче, ни о его заместителе Ирине Ивановне Бобровой.

Он познакомился с замом по хирургии, который курировал интернатуру по анестезиологии и узнал, что именно в этом году свободныхъ мест анестезиологов в отделении нет. Однако, можно интерном на ставку кардио-реаниматолога в блок интенсивной терапии кардиологического отделения. Тоже реанимация, а операционный анестезиолгический опыт ему помогут набрать специалисты кафедры.

Гарин не стал спорить. Какая разница, если там тоже нужны реаниматологи?

Так он познакомился со своим будущим учителем и начальником на много лет – Марком Эмильевичем Бардиным.

Из личных достижений в саморазвитии Гарин считал важными: знание английского языка; умение постоять за себя; умение поиграть на гитаре и неплохо попеть в компании; освоение профессии врача. Вождение автомобиля и умение стрелять он достижениями не считал. Воевать он не собирался ни с кем, как и работать шофером. Оба этих навыка ему пригодились пока только один раз, на военных сборах после третьего курса, когда выяснилось, что из сотни студентов разных институтов только он более менее соответствует офицерскому званию «военврач сухопутных и ракетных войск». Потому что из пистолета он выбивал пятьдесят восемь из шестидесяти, из автомата примерно также, и умел водить Камаз, Урал и ЗИЛ-131 с санитарным кунгом.

По окончании третьего курса он получил зеленый офицерский военный билет от заведующего военной кафедрой КМИ полковника Званцева, и считал задачу по армейской подготовке выполненной.

Год интернатуры в кардиореанимации окончательно определил выбор Гарина во врачебной специальности.

Бардин, выслушав рассказ Жоры о том, как умер дед, задал пару уточняющих вопросов и сказал:

– Если ты все верно описал, то я предполагаю, что твой дед передозировал сердечные гликозиды, остановка произошла из-за этого, кстати, и запустить его ты не смог именно потому, что сердце остановилось в систоле, то есть сжав левый желудочек. Адреналин тут вряд ли мог помочь, как и электрическая стимуляция. Дед получал эти препараты?

Гарин вспомнил, что в столе деда нашел початую коробку.

– Да, он пил дигоксин.

– Если схему приема не соблюдал, а пил, как любое лекарство «по одной три раза в день» или даже один раз в день, то вполне мог перенасытится и дать остановку сердца. Дигиталис накапливается и если не делать «разгрузочные» дни – самоотравление неизбежно. Обычно такие пациенты на календаре отмечают принимаемые дозы и пульс, если становится слишком редким, пропускают один или два дня приема.

– Ты полагаешь, что дед мог покончить с собой? – произнес Гарин.

– Нет, это уж слишком демонстративно, если, как ты говоришь, его любили и ничем не выказывали в его адрес неудовольствия… Ну, если б он посчитал себя обузой, принял бы на ночь сразу несколько таблеток и утром уже нашли бы труп. А так, за столом… нет. – Бардин строил версию, как опытный следователь. – Я думаю, или ему не объяснил лечащий врач, как правильно принимать лекарство или он перепутал, забыл. Мог он забыть?

Гарин задумался.

– Ну, ему восемьдесят девять уже было, – я его толком не видел три года, изредка приезжал. Он не жаловался на память. А последние курсы – сам знаешь, я приезжал только спать. Дед вообще ни на что не жаловался. Я даже не знал, когда он ходил к врачам.

– А кто жалуется? Даже если забывает что-то, стараются не афишировать. – Мой отец тоже, ровесник твоего деда, никогда не жаловался и не жалуется. Он считался лучшим в Бобруйске закройщиком. Однажды сослался, что зрение падать стало и всё… никому, ничего не шьёт, кроме сатиновых трусов. Для себя.

Гарин был благодарен Марку, что тот печальную тему разговора свел к шутливым воспоминаниям.

Год интернатуры пролетел, как одна неделя. Порой случалась анекдотическая ситуация.

– Ты куда? – спрашивала мама, провожая сына в ночь.

– По бабам! – отвечал он. А сам летел в отделение, когда там дежурил Марк.

Мама вздыхала.

– Фу, какой ты грубый… сказал бы, невесту выбирать…

– Не, ма, это пока рано.

Дефицита в доступных девушках Гарин не испытывал.

В качестве «дома свиданий» Гарин использовал дачный особняк, который после смерти деда опустел.

На отчаянный вопрос мамы «Ну, какая тебе нужна жена»? он ответил: «Когда мне придется воевать, моя жена должна стоятиь за спиной и подавать патроны». Мама поняла, что Жора добрался до самиздатовского дневника Анны Тимиревой22, который хранился на ее полке.

В семье стоял вопрос, может быть, продать эту усадьбу? Гарин просил не спешить, как бы память о деде Рудольфе, который последние годы там жил постоянно.