— Оправдание…

— Очень может быть, Максим. Но мне не в чем каяться и не зачем оправдываться. И уж точно не перед тобой.

— Неужели те, кто вас поддерживают, знают об этом и ничего не делают?

— Как же не делают? — он почти возмутился. — Делают, молодой человек. Приближают наш всеобщий порядок.

— А император…

— Всего лишь говорящая голова из телевизора. Конечно, он обличен властью, мощью, верной армией. Он может арестовать меня да хоть сейчас!

Он выжидательно, а я с надеждой глянул на входную дверь.

Имперская гвардия не спешила производить арест. Старик снова позволил себе ухмылку.

— Вы идеалист, Максим. Вам кажется, что в этом мире можно сделать хорошо и всем. Верите, что это пресловутое «хорошо» вообще существует. А на деле есть лишь интересы. Ваши, мои, их… Знаете, что такое власть, Максим?

— Не думаю, что жажду услышать вашу интерпретацию.

— И все-таки. Власть — это когда моими стараниями в стране держится агропромышленный комплекс. Развивается туризм, благоустраиваются города, открываются новые заводы. Подписываются торговые и дипломатические договора. Знали ли вы, что Россия была в шаге от уничтожения? Синьилай узрел политическую слабость элит, а потому… они бы не были столь церемонны, как цивилизованный Царенат. Москва, Санкт-Петербург, Тигроград, Два-Великанск — эти города были бы обращены в руины за недели. Если бы не мой талант вести дела.

— Готов поспорить, вы спасли страну лишь ради того, чтобы разрушить своими руками.

Он вновь расхохотался. Ириска шепнула, велела успокоится. Щебетала о повышенном кровяном давлении, аритмии, зашкаливающей норме корти плазмидов, чтобы это ни значило. Пыталась уберечь меня от колкостей в отношении того, кто несоизмеримо огромен. Может раздавить, шевельнув пальцем.

Вербицкий-старший мог.

— Ты здорово умеешь шутить, мальчик. Клянусь богами, тебе нашлось бы место при дворе в качестве шута. Закончим нашу бессмысленную перепалку. Вижу, мне не удалось тебя переубедить и склонить на свою сторону.

— Объявите меня врагом?

— Ты часто записываешь в личные враги ужалившего тебя комара? Вот то-то и оно.

Чем дольше я смотрел на старика, тем больше он напоминал жуткого паука. Всюду раскинувшего свои сети, милостиво позволившего построить лилипутам жилища в своей паутине. Чтобы безжалостно жрать несчастных, давая день ото дня понять, что без него все рухнет. Потому император смотрит на его действия сквозь пальцы. Или не ввязывается в открытое противостояние.

— Нам ни к чему враждовать, мальчик. Пока твой род не примкнул к противоборствующему лагерю, я буду видеть в тебе лишь упущенную возможность. И, вероятно, молодого себя. Посмотрим, Максим, жизнь часто выделывает кренделя. Вчерашний друг метит во враги, а противник сидит с тобой в одном окопе, делится краюхой хлеба. Кто знает, вдруг ты одумаешься?

Я нахмурился: не надо нам таких чудес.

— Иди гуляй, веселись. Заведи пару знакомств, потанцуй с Константой. Может, у нее получится тебя переубедить? Дай знать, как соберешься домой. Обговорим награду за спасение моей внучки. Я слышал, ты остро нуждаешься в деньгах…

Хотел было кивнуть, но вспомнил, о чем говорил Макмамбетов. Вербицкие не благодарят, Вербицкие извлекают выгоду. Вряд ли в этот раз будет иначе.

Представил заголовки газет: род Вербицких профинансировал разработку и закупку специальных дронов для облегчения жизни заградотрядов — и сразу же все понял.

Отдавать такой козырь в руки было глупо.

Старик выдохнул, осознав, что и этот трюк не удался.

— Может быть, Потапов, может быть, ты одумаешься. Посмотрим.

Я захлопнул за собой дверь…

Хотелось на воздух. Еще немного — и из ушей польется свист кипящего чайника. Не было на свете человека, что сумел бы взбесить меня больше, чем Вербицкий. Ириска щебетала, лила бальзам успокоенья на свежие душевные раны. Главное, твердила она, не дал волю чувствам, рукам и языку. Иначе бы быть беде.

Про последние она пока еще зря — глазами выискивал толстожопого внучка мистера «добропорядочное рабство», хотелось запихнуть ему в глотку принесенные стариком извинения.

Что я там думал? Последним буду смеяться? А пока казалось, слышу хриплый басистый гогот мерзкого старикашки. Покачал головой, прогоняя наваждение.

— Мяу.

Инка звучала жалобно, будто просила ее спасти. Стояла за спиной красная, как рак и красивая, как фотомодель. Константа, выглядывающая из-за ее спины, выглядела довольной. Принарядила из своего гардероба.

— Хорошая. Послушная.

Чуть не заскрежетал зубами, но с выводами не спешил. Старик с рождения навязывал ей единственное мироустройство. О другом она не имела понятия.

— Она меня одевала и раздевала. До трусиков.

Кошкодевочка вспыхнула, словно пожар. Зажмурилась. Спрашивать, почему позволяла вытворять с собой подобное было бесполезно.

— Трусики она снимать не захотела, — Константа выдохнула, очень о том сожалея. На миг ощутил, что попал в дурдом. От ярости к неловкости — где, как не в нем?

— Ты знаешь, что другие люди не вещи?

— Она зверолюд.

— Они тоже.

Константа уставилась на меня в глубокой задумчивости. Еще чуть-чуть — и услышу, как компьютером гудит мозг.

Девчонка в один шаг оказалась рядом с Инной, доверительно положила руку на плечо. Кошкодевочка сдавленно ойкнула.

— Не вещь. Подруга.

Вот как? Качнул головой — на моей памяти, в Верхнем Городе к младшим расам относились с плохо скрываемым презрением. Не окажись я Потаповым и героем, таксист бы лишь плюнул под ноги.

— Хорошая. Послушная. Ты тоже?

— Что «тоже»?

— Тоже послушный, тоже хороший?

Широко улыбнулся ей в ответ.

Э нет, малыш, я в эти игры не играю.

— Хочу гулять. Отведи меня.

Я посмотрел по сторонам. Местная охрана не спускала с нас глаз. После случившегося на мосту ей наверняка наказали сидеть дома и не казать носа наружу. Вербицкий-старший знал о странностях своей внучки. Как и о людском любопытстве. Десятки, сотни пар глаз смотрели в одну точку. Щелкали объективы фотокамер, выдавливая из себя скверные, что пасквиль, улыбки, журналисты готовились строчить. Герой России и младшая дочь Вербицких в отношениях? Уже завтра этим будет забит весь интернет.

— Хочу гулять. Отведи меня, — повторила она.

Настойчивей. Оглянулся, посмотрел на Инку — надеялся, что кошкодевочка хоть немного, а смогла понять, как с ней разговаривать. Инна же покачала головой: опять все на мне.

— Разве мы сейчас не гуляем?

Константа затрясла головой.

— Не здесь. Тут людно. Страшно. Хочу туда, где тихо.

Окинул взглядом громаду особняка Вербицких. Неужели в этом рукотворном доме-граде не найдется тихого уголка? Кроме ее собственной комнаты — там она уже была, возвращаться не захочет.

— Я говорила им выпустить. Они не выпускают. Дедушка не выпускает.

Да уж, ее дедушка — тот еще собственник… На потеху публике дал ей локоток. Даже будучи не от мира сего девой, Константа совершенно по-девичьи схватилась за него. Улыбнулась каким-то собственным мыслям. Разодетая, словно дива, Инка не скрывала своей зависти — сколько ей мечталось, чтобы хозяин с ней так же?

— Здесь есть сад?

— Там темно. Страшно. Боюсь.

— Я же рядом.

Девчонка задумалась над перспективами, кивнула через мгновение.

— Ты сильный, большой. Идем. Защитишь.

Последнее было сказано так, словно среди кустов вишни и высокорастущих апельсинов засела засада.

— В какой он стороне? Не показывай рукой, кивни.

Она послушалась, и я повел ее в другую сторону. Стайка любопытных последовала за нами. Агенты Вербицкого? Просто любители перемыть косточки? Плевать. Константа казалась девчонкой, что не осознает ужасов, творящихся ее семьей. Не осознающей и не способной осознать. Прав Макмамбетов — самая нормальная из них.

Зашли за угол, Константа не сопротивлялась, не задавала лишних вопросов.