Я говорил — она не слышала. Приходилось общаться с иными на языке огня сразу и за обоих.

Плакса все время лезла к ней: погладить, заплести косички. Поделиться шоколадкой. Норовила отложить меня в сторону, словно я неподходящая для такой девочки игрушка. Молчунья выскальзывала из объятий, потому что это другое. Другое, непонятное, непривычное.

В глубоком детстве было тяжко: неприязнь родных, побои сверстников. Нет ничего постыдней для остроухого, чем быть ниже человека. А здесь она своя, и ей тяжело признавать, что мир состоит не из одних лишь разочарований.

Она любит остальных по-своему, по-эльфийски. Но больше всего любит меня…

Тряпица, обшитая ватой, служит мне подушкой. Сошки упираются в каменистый склон. Прицел позволяет видеть далеко и точно.

Как и всякий эльф, Молчунья видит далеко, стреляет быстро, одним лишь своим видом пугает промахи. Сородичи ее не любили, но стрелять учили не хуже остальных. Таков закон общины…

В глаз оптики мне попадает гаденыш. Любой, кто пришел за моей девочкой — гаденыш. Она считала также, скормила смерти его жизнь. Моего приклада коснулась острая грань кулона, прочертила очередную линию. Ровную, старательную — в Молчунье умирала художница.

Алмазная пуля. Терпеть не мог эту штуку. Всякий раз интересовался, что случится, когда на обоих боках приклада не останется места? Она не отвечала. Наверное, попросту не верила, что сможет прожить так долго.

Я говорил за двоих, отвечал за двоих, надеялся за двоих. Но у каждой надежды есть предел — у моей он уже вышел давно. Нам не приказывали, вызвались добровольно защищать обреченный город, давая драгоценное время. Будто мы действительно могли продержаться те пять дней… еле вытянули половину первого.

Сегодня она жалела, что не взяла шоколад у Плаксы. И что хотела поговорить с добродушной Пышкой, но так и не осмелилась раскрыть рта. А еще Остроглазая… Надо было попросить у нее прощения, за…

Фонтанчики песка заставили нас обоих залечь, забыв обо всем. Теперь — только бой.

Вижу их. Десятки.

Шныряли меж деревьев, ожидая косящей очереди. Тяжелая броня, наспинные минометы. Кто их умудрился изобрести? Сто чертей тому в нос…

Лупили навскидку, вслепую из штурмовых винтовок, не жалея патронов. Парочка парней тащила пулемет. Я видел в нем конкурента.

Новенький «Гаудачч». Слышал, им можно обратить броню шестого уровня в решето. А я лишь только третью прошиваю.

Затихли, не дождавшись ответного огня. Молчала винтовка Остроглазой, с мерзкими мыслями на глаза лезли слезы. Молчунья не хотела думать, что боевая сестрица — все…

Мы воздадим, пообещал девчонке. Ты только сожми ладони на рукояти, палец на рычаг и…

Знают ли эти парни по ту сторону перевала, кто сегодня против них? Смерть под личиной эльфийской карлицы.

Вместо ответа бронированные ухнули на колено перед ее отвагой. И сейчас дадут салют в нашу честь.

Очередью затарабанил по груди первого, товарищу-стрелку отбил руку. Добавил в голову, и он затих, оба рухнули наземь. Тщетная возня. Успели срезать стрелка второго расчета, но наспинные минометы ухнули мерзким свистом.

У девчонки заложило уши. Рада бы стиснуть зубы, зажмуриться, прижать ладони к голове, но продолжает стрелять.

«Гаудачч» врага превратился в истерзанное мной месиво пороха и стали. Стонал и скрипел, будто просил пощады. Я ответил, что от меня ее можно не ждать.

Когда третий расчет пал нашей жертвой, они отступили. Будут перегруппировываться, как же иначе?

Молчунья ждала. Молчунья смотрела вдаль. Поглядывала на пригорок вдалеке, вслушивалась, надеялась услышать тихий шорох винтовки Остроглазой.

Я уже знал, что тщетно. Потому что видел. Хотел, чтобы ее глаз больше не касался прицела, но она смотрит вместе со мной.

Девочки-снайпера больше нет.

Чувствовал — не выдержит. Маленькая, она умудрялась вмещать в себе гораздо больше, чем положено. Любви, нежности, наивности. Доброты. Для ярости в ней тоже было место. Столько, что враги задохнутся.

Скрип подошвы по камню. Среагировал слишком поздно, девчонка успела лишь обернуться. Ладонь легла на рукоять пистолета, что покоился под маленькой грудью. Он — молчун каких поискать, не слышал от него ни словечка за все время. Не услышу и сейчас.

Тройка бойцов обрушилась на нас. Я клял себя на чем свет стоит: будь нос моего ствола повернут к ним — и это был бы их последний день. Но вместо того угрюмо продолжал смотреть в противоположную сторону. Все бы отдал, чтобы повернуться.

Воля. Хотел волю…

Молчунью били. Лупили ее, но больно обоим. Пистолет упал на скалы, потерялся среди редких зарослей травы. Моя хозяйка не успела вскрикнуть, как получила прикладом по голове. Упала, теряя сознание.

Это ненадолго. Я знаю, живой она им не нужна. Палец, одетый в перчатку, лег на спусковой крюк винтовки. Прежде чем грянула очередь, я заплакал.

Зарыдал отчаянным, яростным грохотом, подпрыгивая в безвольных руках хозяйки.

Не видел, куда стреляю, но знал: Остроглазая отомщена, как и хозяйка…

Ключ, скрип замочной скважины. Неприветливая мгла трусливо разбежалась от щелчка выключателя.

Желтый искусственный свет. Корзина с фруктами на кухне видна из коридора. Причудливые картины на стенах.

Кэл жила не на широкую ногу, но нужды не знала.

— Запасная квартира, — словно извиняясь за беспорядок, буркнула она. — Горничные сюда не ходят.

Кивнул, ничего не ответил. После видения все еще мутило в голове. Помню лишь то, что пришел в себя на скамейке. Рядом девчонки. Ждал, что Кэл начнет спрашивать о том, что видел, но ей было все равно.

Ее интересовала лишь активированная Алмазная пуля. Проверил ее Ириской — та подтвердила: руж-волны на месте.

Мицугу протянула руки, браслеты наручников были ей не по нраву. Агент магической безопасности усмехнулась, погрозила пальцем.

— О нет, дорогуша! Как только ключики щелкнут, ты выскочишь в открытое окно.

Посмотрел на белую пластиковую раму. От нее до Мицугу был с десяток метров. Она, конечно, проворная, но чтобы настолько? Но мнению Кэлис доверял, у той бы точно получилась.

Мицугу цокнула языком, но ничего не сказала. Вспомнилось, как час назад она предлагала купить всю себя за еду, одежду и крышу над головой, а ведь ей всего восемнадцать. Чувствовал подвох и даже догадывался, в чем он укрылся.

Ириска говорила, что Мицугу не оставляла попыток морфировать: хотела сделать запястья тоньше, но ничего не выходило. Свобода с этими браслетами на руках для нее теряла смысл.

— Ужин, — яблоко с рук Кэл угодило прямо в ладони девчонки. Я лишних вопросов задавать не стал. — Ляжешь спать на полу у батареи.

Пара других наручников явилась из шкафа.

— Это обязательно?

— Если не хочешь, чтоб она сбежала раньше. Поговорим?

Кивнула на соседнюю комнату, приковав несчастную к сточным трубам.

Мицугу казалась само смирение, но обиду затаила. Меньше всего ей хотелось променять одну тюрьму на другую.

Вышел, Кэлис захлопнула дверь. Я сложил руки на груди, привалился к шкафу спиной.

— Не убежит?

— Не насмешничай, — раздраженно отозвалась безопасница. — Девчонкой я скидывала такие наручники, взламывая откусанным ногтем. В ее талантах сомневаюсь, но жизнь научила осторожности.

— К слову, о ее талантах…

Кэл отвечать не спешила. Смотрела на просвет стекляшку кулона. Довольная, как слон.

— Оттащишь теперь в свою берлогу? Запрешь под тысячей замков?

Покачала головой в ответ.

— Для этого есть банки и надежные хранилища. Люди вроде Макмамбетова…

Улыбнулась, подходя ближе. Закинула руки на плечи, стремясь заключить в объятия. Потянула за собой. Скрывать своего влечения ко мне не собиралась. Не стал ее огорчать, включился в игру. Не самое худшее окончание вечера.

— Лучше расскажи, что ты там увидел?

— Как обычно. Кусочек памяти. Последней.

— Молчуньи?