На дрожащих ногах, упираясь ладонями в холодную напольную плитку, я встала на колени, и мой взгляд вдруг зацепился за страшный шрам на правом предплечье, оставленный вакциной Боффорта, как напоминание о том, что ничто в этой жизни не бывает бесплатным – за всё нужно платить. Моя рука навсегда изуродована. На теле Мирабеллы не было никаких особенных опознавательных примет, а на теле Рашель будет. Но не этот шрам, нет. У меня будет татуировка. Мирабелла бы скорее вены себе перерезала, чем нанесла бы на своё тело тату, но я – не она. Татуировка у меня будет. Прекрасно. Чего ещё Мирабелла никогда не делала и никогда бы не сделала? Встав на ноги, я посмотрелась в зеркало и, оценив бледность собственного лица, будто высвечивающуюся на фоне болотного цвета кафеля, сразу же получила новый ответ: я ни разу в жизни не красила свои волосы.

Прошли все летние месяцы, наступил сентябрь, чередующий золотистые дни с серебристыми: солнце и тучи, лёгкий бриз с океана и тихий ночной дождь.

Уже в течение трех месяцев, регулярно три раза в неделю – по понедельникам, средам и пятницам, – я посещаю уроки восточного танца Летисии. Пятьдесят долларов в месяц – совсем недорого для меня, зато ощутимо для заработной платы Лети. Переодеваясь в женской раздевалке после очередного шестидесятиминутного урока, я невольно слушала разговоры женщин, ходящих со мной в одну группу: нас всего двенадцать, и я, якобы, самая младшая. У всех стандартные для их возрастов заботы: работы, дети, мужья, друзья, отпуска. Для них я – молодая девчонка, не обремененная тяготами “настоящей”, то есть взрослой жизни, а значит, я счастливица, которой для того, чтобы понять суть их тревог, ещё предстоит дорасти до планки среднего возраста. Они даже представить себе не могут, как крупно во мне ошибаются: по возрастным меркам все они годятся мне в дети и даже во внуки, однако я позволяю им смело считать, будто всё совсем наоборот.

Выслушав тираду Оливии относительно четырёх её мальчиков – мужа и трёх сыновей, – пачкающих свою футбольную форму чаще, чем она успевает её стирать, я, улыбаясь, попрощалась со всеми и вышла из раздевалки. Все с улыбками попрощались со мной, а я тем временем, спускаясь на лифте с третьего на первый этаж, думала о том, что Оливия, как и все женщины её наивного возраста в тридцать пять лет, наверняка не до конца осознает, какая она счастливая сейчас, именно в этот промежуток времени, когда у неё есть партнёр, когда их дети ещё маленькие… А ведь этот период продлится не так уж и долго: вот-вот повзрослеет её пятнадцатилетний сын, а за ним и одиннадцатилетний, и пятилетний – и останется она одна с мужем, а потом появятся внуки, а потом будет важно уйти первым, но есть шансы задержаться, чтобы уйти вторым, а это тяжелее… В этот момент своей жизни Оливия очень счастлива. И она наверняка это понимает. Но не до конца. Не до самой глубины. Как и большинство людей, не осознающих своего счастья в текущем моменте… Почему?

По средам после занятий я хожу домой в компании Летисии, но по понедельникам и пятницам я сама по себе: в эти дни Лети обучает танцам детскую группу от шести до двенадцати лет, и отдельно занимается с талантливой девочкой, в возрасте пятнадцати лет танцующей так, словно она родилась на востоке, хотя не только её акцент, но и белизна её кожи, и светлый оттенок её волос выдают в ней чистую европейку – её семья несколько лет назад переехала в США из Нидерландов, её мать сама в прошлом хореограф, и две её сестры тоже занимаются танцами.

Выйдя из душного здания на улицу, пропитанную осенним дыханием, я подставила лицо почти не греющим осенним лучам солнца и, взявшись за лямки рюкзака, в котором ношу свой костюм для танцев, вдруг задумалась над тем, как сейчас могут выглядеть Нидерланды. Мы с Геральтом бывали в Европе, но ни разу не бывали в этой стране, хотя, безусловно, слышали о ней: тюльпаны, водные каналы, ветряные мельницы – ассоциации, полученные мной из какого-то настенного календаря, бывшего у меня много лет назад. Почему бы не побывать в Нидерландах теперь? Ведь я могу…

Я резко распахнула глаза и вновь очутилась в Хамптоне. Вспомнила о том, что мне стоит ещё немного поработать над диафрагмальным дыханием, чтобы научиться во время танца пускать по животу не просто волны, а настоящие “цунами”, которым нас пытается обучить Летисия. По весьма лестным отзывам моей наставницы, я являюсь одной из лучших её учениц, так что “цунами” у меня уже очень даже внушительное. И это так интересно – управлять молодым телом, жительницей которого я так внезапно стала и теперь являюсь… И всё же, даже по истечении трех месяцев, у меня до сих пор странное ощущение, которое я обозначаю, как “непривычность”. Непривычность к себе самой…

От клуба до дома идти совсем недалеко, так что я не спешу, стараюсь насладиться прогулкой…

После окончания первой менструации я решилась сделать полное медицинское обследование, которое, по меркам моего прошлого кошелька, нельзя было назвать дешевым. Я сдала все анализы, которые только возможно сдать, просканировала себя с ног до головы и прошла десятки кабинетов с одним-единственным чувством на душе – неподдельным страхом. Я боялась всего и сразу: того, что у молодой девушки выявятся признаки организма восьмидесятилетней старухи – а вдруг мои кости всё такие же старые?; того, что во мне найдут что-то аномальное и это привлечёт ко мне лишнее внимание; того, что мне предрекут короткую вторую жизнь, потому что на самом деле, как бы молодо я ни выглядела, внутри я всё равно древний динозавр, до сих пор не вымерший только потому, что метеориты на землю перестали падать. Однако всё прошло хорошо. Согласно заключению полного медицинского обследования, полученному мной на руки уже спустя неделю после старта обследований, я являюсь человеком, здоровее которого в Хамптоне ни один доктор не видывал. Однако один дефект всё же выявился – яичники пообещали мне бесплодие. Я не расстроилась, потому что даже не надеялась на иной результат – одно дело повернуть свою старость вспять, и совсем другое дать новую жизнь телом, которое, по всем законам природы, уже должно быть прахом.

Месячные пришли и во второй, и в третий раз точно по сроку, однако заново привыкать к этому процессу оказалось неприятно – я уже отвыкла от тампонов и прокладок, от нытья внизу живота и от ежемесячно ноющей поясницы. Впрочем, я не жалуюсь – любая менструация лучше старческого усыхания.

По пути из клуба домой есть небольшой, но очень уютный книжный магазинчик. Я стала заходить в него в начале июля, и в итоге сама не заметила, как за лето обросла новой домашней мини-библиотекой. Я покупала по книге в неделю, а иногда и по две-три книги, которые прочитывала залпом, так что теперь в углу комнаты у меня стоит три пирамиды из книг, в каждой по четырнадцать книг. Летисия, часто заходящая ко мне в гости, призналась в том, что тоже любит читать, так что я стала давать ей на прочтение книги из своей библиотеки, которые она с удовольствием брала, чтобы вернуть через пару дней с восторженным отзывом о новом мире. Я не боялась обрастать новой библиотекой, потому как знала, кому в конце концов, когда наступит моё время двигаться дальше, передам всё это богатство. Сегодня моя рука потянулась за собранием книг Толкиена. Коснувшись пальцами золотых букв, украшающих бархатные корешки коллекционного издания, я замерла из-за того, что зацепилась взглядом за собственное предплечье, на котором уже месяц, как красуется замысловатый феникс, выбитый на моей коже чёрными чернилами. Мне повезло с профессиональным тату-мастером, но работа была сложной, так что пришлось выбивать её за три раза, однако это того стоило – птица получилась роскошной, по-настоящему мастерски исполненной. Почему птица? Синоним свободного полёта. Почему феникс? Синоним перерождения. Отличная аллегория как нельзя более удачно подходящая моей новой личности. Из плюсов помимо красивого исполнения татуировки – шрам теперь совсем незаметен, потому что татуировка занимает всю внутреннюю часть предплечья.