– А дверка?

– А что дверка. Ничего ей не сделается. Так там и есть, на задний двор школы смотрит. Ветшает. Как и тот таксофон…

– Что за таксофон?

– На углу у хлебного.

Домашних телефонов у нас тут до сих пор почти ни у кого нету. Кому удавалось урвать в советское время, те иногда на две квартиры делали, с блокиратором. То есть аппаратов два, а линия одна. Если один сосед разговаривает, другой не может. Ну, ты знаешь… Но большинству даже такого не перепало.

Мне вот повезло – милиционерам по службе вне очереди выделяли. А многие из местных до сих пор пользуются таксофоном на углу возле хлебного магазина, на противоположном торце той пятиэтажки. Старый аппарат такой. Блестящий, со скруглёнными углами. Под капюшоном. С диском. Диск ещё смешные звуки такие издаёт, когда его крутишь. Не то смешные, не то грозные. Корпус литой – хрен сломаешь, хрен разобьёшь, хрен раскурочишь. Он тебе хоть в ядерной войне выстоит и будет работать как швейцарские часы – при любой температуре и в любую погоду.

А вот с трубкой не так надёжно. Ею, конечно, можно одним ударом полбашки снести, да и провод в железный шланг запаян. Но хулиганье как-то всё ж ухитряется регулярно эту трубку отрывать – приходится новую ставить.

Поговоришь, на рычаг её повесишь, а она такая – ЩЁЛК-КЛАЦ!

Раньше таксофон платный был. Копеечку в верхнюю выемку кидь – и трепись сколько влезет. Другое дело, конечно, что за тобой быстро скопится очередь длиннющая. Потому люди-то особо и не наглели: вопросы по-быстрому решил – адьёс.

Потом у нас все таксофоны бесплатными сделали. Новые российские монетки в выемку не лезут. Вот так.

Был у нас тут случай с Жориком. Четырнадцать лет. Дедушку с бабушкой сильно любил, часто в гости к ним наведывался. По выходным – непременно, а когда и чаще.

У стариков телефон домашний был, деду в своё время по должности выделили. А вот родители Жориковы себе так и не выбили. Вот паренёк, чтоб до бабки с дедом дозвониться да предупредить, во сколько назавтра придёт, до таксофона бегал. Оно ведь как: не предупредишь – могут и на рынок пойти, например, а то и на дачу на весь день…

Ты вот когда-нибудь с друзьями баловался тем, что набирал номера наугад? Ведь скажи – что-то в этом есть… страшное, правда? Не видишь ведь, кто там, на другом конце. Даже не представляешь себе, как тот человек может выглядеть. А если то и не человек вовсе?

А бывает и так, что наберёшь случайно не ту цифру. Или диск не до конца докрутишь. И попадёшь ты со своим звонком чёрт знает куда.

Вот так и с Жориком. Не то диск недокрутил, не то палец не в ту дырку сунул, не то на линии перебой какой случился.

Ему сразу показалось, что сделал он что-то не то. А что именно – заметить толком не успел.

В трубке раздался громкий щелчок – как тот, который когда на рычаг её вешаешь. ЩЁЛК-КЛАЦ! Раньше такого не бывало.

Пошли гудки.

Один, другой.

Причём оба какие-то неправильные – вязкие, как на жёваной кассете.

Трубку подняли. Бабушка не сказала «алло», как обычно, а хрипло дышала. «Бабушка?» – спросил Жорик. Он её вроде и узнал, но будто бы и не узнал. «Да-да», – сказала она. Всего лишь какое-то отрывистое «да-да», а не «Привет, Жо-о-о-орочка», как она всегда напевно произносила. Всегда. Никогда по-другому.

Жорик чувствовал что-то неладное в воздухе – знаешь, как это бывает? Вот вроде бы ничего такого не происходит, но одна непривычная маленькая чёрточка делает всё вокруг каким-то… словно в ином мире очутился – почти таком же, как наш, но всё же ином. Из-за сильной похожести ещё больше ином, чем он мог бы быть без внешнего сходства.

«Бабуш, я приду завтра?» – спросил Жорик. «Да-да», – как попугай повторил голос на другом конце провода. «Дедуля дома?» – «Да-да». На третий раз он окончательно убедился: там происходит что-то страшное. Он клацнул трубкой о рычаг и помчался на троллейбус. Всего-то две остановки – он их обычно резво пробегал пешком, но в этот раз сообразил, что лучше не медлить.

А вдруг в квартиру ворвались грабители и…

По затылку пробежал гаденький холодок.

С троллейбусом повезло – Жорик и пяти минут на остановке не прождал. Выскочил у автовокзала, стремглав промчался по дворам. Взлетел на третий этаж.

Дверь оказалась незаперта – лишь прикрыта. Он толкнул её, и в нос ударил запах самогонного перегара с примесью пережаренного сала. Эта вонь не появлялась в доме бабушки и дедушки уже года четыре, внуку тогда было всего десять. Для ребёнка четыре года – как для взрослого лет двадцать. Казалось, очень давно. Чудовище, в которое его дед превращался после пары рюмок, казалось, навсегда кануло в прошлое. Когда он ревел медведем, пускал слюни, ругался матом, бросался на родных, катался по полу в собственных вонючих ссаках. Когда бабушка, оставшись с ним одна, тряслась от ужаса, вжавшись в кресло.

И вот он снова тут, этот запах. Запах бешеного зверя. А ведь все родные наивно поверили, будто дед после поставленного врачами диагноза настолько перепугался, что уже больше никогда к спиртному не притронется.

Жорика на пороге никто не встретил. Он шагнул внутрь, прикрыл за собой дверь. Скрип оргалитовых половиц острой иголкой проткнул пузырь страха, что надулся в воздухе. Страх расплескался по длинной прихожей, забрызгал стены, пол, потолок, трюмо, разлился под ногами. Зашипел.

Дверь в спальню распахнута настежь. Жорик заглянул. Дед в заблёванной майке и семейных трусах распластался на кровати, лицо в поту, слюне, соплях. Волосы по бокам лысины торчат сальными вихрами.

Дед дёрнулся во сне, визгливо вскрикнул, заскрипел зубами.

Жорик заглянул в зал. Бабушка сидела в своём любимом кресле. Неподвижная. Иссиня-чёрное лицо испещрено алыми звёздочками лопнувших сосудов. Глаза закатились под самый мозг. Рот перекошен. На шее след от пальцев, что придушили её.

Парень задохнулся от слёз.

Бабушка… он её убил. За четыре года впервые напился и сразу убил бабушку. И лежит на кровати – орёт, скрипит зубами.

Взять на кухне нож, всадить ему в сердце? Нет, в брюхо! Чтоб подольше мучился.

Уходя, Жорик бросил взгляд на мычащего деда. Протяжный звук оборвался, голова рывком приподнялась с подушки. На внука уставились глаза навыкате, как бильярдные шары. Безумные, свирепые. Дед выдавил: «Пришёл, с-с-с-с-с-сука…» – и уронил голову обратно на подушку. Загорланил так, что стёкла задребезжали.

Жорик вылетел на улицу, добежал до ближайшего таксофона, что на углу возле автовокзала. Внимательно набрал номер бабушки с дедом. Долго слушал длинные гудки. Трубку не взяли. ЩЁЛК-КЛАЦ. «Нет, нужен тот самый», – смекнул он, домчался до остановки и запрыгнул в троллейбус. Когда приехал, у таксофона топтались несколько человек – все недовольные жизнью и ожиданием. Жорик растолкал их, пробормотал, что, мол, срочно, беда.

Набрал номер. Очень внимательно. Чтоб не пропустить цифру. Чтоб не набрать лишнего. Чтоб все пять раз довести диск строго до ограничителя.

Два гудка.

«Алло», – произнёс в ухо бодрый, как обычно, бабулин голос.

Когда Жорик снова примчался к ним, дед пил чай и читал газету, а бабушка смотрела телевизор. В доме пахло свежими щами.

– Повезло мало́му, – невпопад промямлил Илья, подпирая щёку неустойчивой рукой.

– Сообразительный оказался, – сказал дядь Володя. – Другой бы, может, и не догадался.

Выпили. Занюхали кусочками луковой головки – хозяин накопал где-то в закромах.

– Слушай, а есть у тебя настоящие истории?

– Что значит настоящие?! Мои истории все настоящие! Живая правда, так сказать.

– Не, я не про то. Я имею в виду, чтоб без этой… мать её… как это сказать… мистики.

– То есть без чертовщины? Это ты имеешь в виду?

– Ага.

– Есть и такие. И немало. Например, вот.

В каждой дворовой компании ребятишек есть свой мальчик для битья – всегда один. Ведь двое – уже не для битья, они и сдачи навалять могут. Или отпочковаться. Этого единственного, которого выбрали жертвой, всячески унижают, порой очень жестоко. Но из тусовки он никогда не уйдёт: отщепенцем-одиночкой что ребёнку, что подростку становиться не хочется. Это как с родителями, которых не выбирают.