Таким вот объектом для издевательств был одиннадцатилетний Ромочка. Дворовая компания большая, человек пятнадцать, а для глумления выбрали не кого-нибудь, а Ромочку. Не потому, что он был какой-то там умственно отсталый или странный, нет. За лопоухость. Всего лишь за большие уши. Ты вот родился таким из-за маминых-папиных генов, а тебя за это чморят так, будто сам в этом виноват. И ты ведь не урод совсем. Не с одним глазом посреди лба, как у циклопа. Не с хвостом, как у тритона. Всего лишь уши крупные.

Так и с Ромочкой. Его дразнили, подкрадывались со спины, чтоб больно-пребольно дёрнуть за уши; чуть что – делали крайним. Его душила обида, но из тусовки он не уходил: другой не было.

Вон в том садике, что за окном, не так давно стройка шла – новое крыло пристраивали. Много строительного мусора, много хлама выбрасывали – непригодной мебели, ломаных игрушек. А дети страсть как любят в таком ковыряться, дай только волю.

Потому та здоровенная свора в полном составе повадилась туда лазить, когда строителей на месте не было – чаще по выходным, но и в будние дни случались простои. Вот где раздолье! Старые и ломаные игрушки – они завсегда самые лучшие, особенно если не твои.

Да и яблоки в тот год как раз гроздьями народились. Антоновка. Кислая – бр-р-р-р-р-р! Яблонь в этих трёх садиках видимо-невидимо. Бабка местная к забору подойдёт и разом в сумки наберёт столько, что потом компоту да варенья на два года вперёд закрутит – никакая дача не нужна.

У детей терпения не хватает дождаться, чтоб яблоки созрели. Жрут их мелкими, зелёными. Потом ходят рыгают, дрищут под кустами.

А ещё был сторож, или «шухер», как его дети звали. Дед деревенского вида, угрюмый, бородатый, всегда в кепке засаленной. Малолетние дураки пытались его попервоначалу дразнить, но так ничего прилипчивого и не придумали. А однажды тот бородатый так зыркнул на них своими мутно-голубыми глазами, так остановил на них свой взгляд, словно в душу каждому влез и покопался. Больше они к тому шухеру не приближались и даже о нём не говорили, словно бы и не было его. А он им не запрещал копаться в мусоре на территории детсада, но только тихо – он этого им не говорил, но они сами понимали.

Как-то раз утром Ромочка и ещё пара ребят отправились туда. В укромном местечке, у самого забора, заприметили груду туго завязанных замшелых мешков. Узлы размером с кулак, заскорузлые. Ребята бились-бились, но развязать ни одного так и не сумели.

Потом кто-то сказал: гляньте, мол, туда.

На детсадовской площадке в кузовке разноцветного грузовичка сидел бородатый сторож, что-то мастерил или починял. Никто не заметил, как он пришёл.

«А давайте подойдём!» – предложил кто-то. Остальные согласились. Даже не подумали спросить, зачем.

Сторож делал вид, будто не замечает непрошеных гостей, пока они не подошли прямо к грузовичку и не встали в ожидании сами не зная чего.

«Ну что, ребята, интересно стало, чем я тут занимаюсь?» – спросил старик, не поднимая на них взгляда. Картуз сдвинут на затылок. В больших, мозолистых пальцах алюминиевая трубка. Одним концом он прижимал её к лежащему на куске фанеры старому резиновому коврику – вырубал ровненькие кружочки, а потом складывал в чисто вымытую жестяную банку из-под тушёнки.

Ребята закивали: да, мол, интересно.

«А эт я, – говорит сторож, – прокладки для смесителя кухонного делаю. Коврик старый вот выбросили. Затёртый, но хороший. Чего добру пропадать-то, правда?»

Они закивали.

«Ну-ка, попробуй ты». Старик протянул трубку и фанеру с ковриком не кому-нибудь, а Ромочке. Тот молча принял – огорошенный, но гордый оказанным доверием. Он кое-как приладил фанерку на весу, стал тыкать трубкой в коврик.

«Э-э-э-э, не, брат, – говорит сторож. – Такое на весу не делается. Ты вот сюда, на лавочку-то, присядь… Давай, давай». Ромочка уселся. «Ложи фанерку на коленки. Ложи-ложи, не бойся, она не кусается. Во-о-о-о-о-о-от». Ромочка ухватил поудобнее трубку и вдавил концом в коврик. Получился ровненький кружочек, а в коврике осталась такая же ровненькая дырка.

«Во-о-о-о-о-от, видишь, как хорошо», – одобрил старик, поглаживая Ромочку лапищей-лопатой по голым острым коленкам. А друзья стояли разинув рты, смотрели и завидовали. На них бородач словно бы не обращал внимания, а ушастому лошпеду Ромке вон какое ответственное задание доверил – да еще и хвалил.

«Работай, работай», – сказал шухер, продул ножку папиросы и закурил.

Ромочка приноровился и делал кружочки всё быстрее. Готовые откладывал ближе к краю фанерки.

«У нас, ребятки, щас оно как, – стал объяснять старик. – Что-нибудь сломается дома – выбрасываем, новое покупаем. А вещь-то – вещь! – она ж с любовью делалась, с трудолюбием. Вот о чём не думаем, когда выкидываем. Люди на заводах-фабриках мастерят, стараются, сколько труда вкладывают, сколько сырья народного. А мы чуть что – на выкинштейн. Нельзя так. В хозяйстве бережливость нужна. Любую штуковину, даже сломанную или старую, в дело пустить можно… Ну как, нравится?» Он потрепал Ромочку по вихрастой голове. Тот кивнул. «То-то же. Ладно, хорош, давай сюда фанерку с трубкой».

Он забрал у мальчика инструменты, ссыпал с фанерки в горсть кружочки и говорит: «На, забирай. Заслужил, сам сделал. Отцу дома отдай – скажи, мол, от деда прокладки для смесителя. Пусть про запас держит. Или сейчас сменит. Новые лучше. Или сам замени. Знаешь, как?»

Ромочка, конечно, не знал. Маловат он был прокладки в смесителях менять.

«Э-эх молодежь пошла! – посетовал сторож и залихватски сдвинул кепку на затылок. – Вот в наше время мужик с малых ногтей ВСЁ по хозяйству умел. А иначе как? Семья большая, дом в порядке держать надо. То одно, то другое починить. Раз поленишься – всё наперекосяк пойдёт. Вот и учились с трёх лет и с молотками, и с пилами, и с рубанками управляться. Показать тебе, как в смесителе прокладку поменять? Батька домой с работы придёт – вот удивится! А?! Батька ж на работе, да? И мамка тоже, да? Дома никого, да?»

Да, дома никого.

Ромочку от гордости распёрло.

«Ты ж в этом подъезде живёшь, да? Раз дома никого, тогда пошли. Мигом поменяем – вернёмся. Туда-сюда-обратно. Вот твои-то обрадуются так обрадуются! А вы, ребята, ждите здесь, никуда не уходите. Мы скоро».

Все послушались. Никто не возразил и даже в мыслях не усомнился, что так надо.

И шухер увёл Ромочку в подъезд.

Какое-то время спустя те двое, что остались ждать, видели, как бородач вышел из подъезда один, со здоровенной спортивной сумкой. Судя по пухлому виду, набита до отказа – они еще удивились, как он её в одной руке несёт такую тяжёлую и даже вбок не накренится.

Сторож скрылся за углом – и всё. Не вернулся ни на работу, ни в наш квартал. И мальчонка тот, Ромочка, тоже пропал.

Первой с работы вернулась бабушка. Она не удивилась, что внука нету дома: летом он дни напролёт пропадал в окрестных дворах. Она удивилась другому – что кран на кухне открываешь, а оттуда еле сочится. Кран чихал, кашлял, трясся – ржавчиной забился, что ли… Отец, когда пришёл, – раскрутил, прочистил. Оказалось, в носик кто-то плотно напихал много маленьких резиновых кружочков.

– Ну и что, поймали деда? – спросил Илья, снова и снова сталкивая с себя грузную тушу алкогольного ступора.

– Не поймали. То был прожжённый душегуб и педофил-рецидивист Сенька Шапкин, родом из Выгоничского района. Всегда разными именами представлялся, внешность легко менял… борода у него быстро отрастала. И усы. Мог и так, и сяк побриться – становился сразу другой человек. Всегда от нас ускользал.

– Как же его на работу в детсад без паспорта взяли? Или паспорта́ он тоже на раз-два штамповал?

– Он всякий раз устраивался туда, где документы не нужны. Или где сквозь пальцы на это смотрят. Вот и в детсаду заведующая его в штат оформлять не стала… А старик был тот ещё сорвиголова. Азартный чёрт. Играл с нами в кошки-мышки и кайфовал с этого. Прятался в глухих деревнях – там уж и нету никого. Где его искать, никто не знал – менты себе го́ловы здорово на этом сломали.