Набрела как-то раз на ту самую котельную. Зашла внутрь, побродила по пустым помещениям. Под туфельками скрипели битый кирпич, бетонная крошка, стекло. Дети в то время редко туда приходили – по пионерлагерям, курортам да деревням поразъехались. На улице жарища, воздух вязкий, как мёд, а внутри прохладно. В дальней комнате, куда никто из пришлых не успевал донести свои экскременты, в углу стоял старый потёртый диван – его весной пацанята приволокли. Диван вполне себе чистый, даже не драный – лишь в паре мест пропаленные сигаретами дырки.

Девочка это великолепие увидела и решила, что в такой знойный день лучшего места ей не сыскать. Устроилась на диванчике с книжкой, читала-читала – и…

…задремала.

Дрёма постепенно перетекла в крепкий сон.

Проснулась Лида оттого, что озябла. На город опускался вечер – похолодало и в старой котельной. Девушка потянулась, зевнула. Поёжилась. Над головой, на втором этаже, подвывал предвечерний сквознячок. Снаружи глухо доносился досужий дворовый разговор.

Но было и что-то ещё. Нечто едва уловимое. Шло оно будто бы из самых недр брошенного здания.

Лида прислушалась.

Тонкие, слабые, блёклые голоса. Много. Шесть или семь, вразнобой. Слов не разобрать.

Взгляд упал на дыру в бетонном полу в углу напротив. Дыра была чёрная, с рваными краями. Холодная. В таких местах отсыпается осень – там её никто не потревожит. Отоспится и выползет. Расползётся повсюду. Напоит воздух дрожащей свежестью. Разбрызгает охру и багрянец. Выплеснет себя до капли – и быстро выдохнется в расхлябанную ноябрьскую старуху-пропойцу…

Лида поднялась со скрипучего дивана, убрала книжку в сумочку.

Двинулась к дыре в полу.

Голоса становились отчётливее.

Она остановилась на краю – там, где над пятном тьмы из раздроблённой бетонной плиты торчали бурые от ржавчины куски арматуры.

Теперь Лида различала слова. Женские голоса кричали, вопили, рыдали, умоляли: «Не убивай! Пожалуйста! Отпусти меня! Я никому не скажу! Дай мне просто уйти!» Вопли и стоны сочились страшной, физической болью.

Женщин мучили, истязали.

Лида похолодела. Бесцветные волоски на руках зашевелились. По спине под свободным платьем от лопатки к копчику прочертила мокрую линию капля холодного пота.

Лиде стало страшно. Она ринулась наружу.

В ближайшем дворе у одной из лавочек под вечер сгрудилась стайка старушек. Лида подбежала, сбивчиво объяснила. Попросила помочь вызвать милицию. Одна из пенсионерок отвела Лиду к себе, дала позвонить.

Милиция приехала быстро. Постояли-потоптались над дырой в полу, почёсывая репу, но голосов тех не услышали – лишь гудящую холодную тишину, что на границе тьмы сталкивалась с прогретым воздухом летнего вечера.

Но Лида, несмотря на юный возраст, производила впечатление девушки серьёзной, здравомыслящей. Поэтому милиционеры решили на всякий случай проверить. Как они это делали, Лида уже не видела – в то самое время она давала показания в отделении, где дежурный скрупулёзно записывал её слова в протокол.

Температура внизу ниже нуля. Старушки снабдили оперов фуфайками, одеялами и пледами, а сами окружили вход – наблюдали, дискутировали. С полчаса наши плутали с фонариками по запустелым коридорам. Пыточную камеру обнаружили глубоко в катакомбах под котельной.

То оказалось просторное помещение с остатками отопительного оборудования. Холод адский… нет, ну, наверное, не такой уж и адский, но если ты распарен июльской жарой и легко одет, то да – адский.

Трупы изнасилованных, истерзанных женщин лежали рядком вдоль дальней стены. Маньяк «работал» в своём убежище годами – с тех самых пор, как закрылась котельная. Холод хорошо сохранил тела, тлен их почти не тронул.

Мучитель рассёк каждой жертве лоб крест-накрест – буквой «икс». По-видимому, он ставил такую «зарубку» уже после того, как несчастная умирала от переохлаждения и издевательств. Оперативники между собой прозвали изверга Крестовиком.

На верстаке душегуб хранил пыточные инструменты – в безукоризненном порядке, безупречно чистые. Рядом с верстаком – ведро с использованным тряпьём в засохших пятнах крови. Тот, кто здесь годами хозяйничал, своё дело любил. Так ударник труда в заводском цеху с трепетом вытачивает на станке каждую детальку – с точностью до доли миллиметра соблюдает размеры, придавая изделию нужную форму. А в конце смены наводит лоск – не оставляет ни кусочка стружки, ни крошечной капельки масла.

Страшную находку огласке не придали, но слух о том, что под полом котельной что-то нашли, разошёлся по городу как масло в каше – хватило пары дней. Место пришлось оцепить по периметру и патрулировать, чтоб не совались охотнички до сенсаций и острых ощущений.

Личности всех жертв быстро установили. Последняя пропала без вести месяц как, первая – несколько лет.

К Лиде поначалу было тьма вопросов: ведь протокол, который она подписала, указывал: она подняла тревогу потому, что услышала внизу крики и стоны мольбы. Да и её мотив провести полдня в заброшенной котельной казался не слишком-то убедительным.

Впрочем, после серии дотошных «бесед» от Лиды отстали. Нервы ей потрепали изрядно, но к вступительным экзаменам она всё же подготовилась и в институт поступила с блестящими результатами. Из-за всего, что навалилось, укативший в Москву школьный ухажёр обернулся далёким, бесцветным воспоминанием – как и вся яркая когда-то школьная жизнь с учителями, зубрёжкой, весёлыми внеклассными кружками, тёплыми дружескими посиделками у костра.

Новую жизнь Лида начала с полного погружения в учёбу. Педагоги сразу полюбили девушку за усердие, а сокурсники – за выразительные глаза и искреннюю улыбку. Один преподаватель – элегантно стареющий мужчина лет пятидесяти – разглядел в Лиде талант и предложил ей увлекательную тему для научных изысканий. Первокурсница с радостью согласилась. Теперь она часто оставалась после занятий – они с наставником обсуждали, в каком направлении работать, какими источниками пользоваться, где добывать лабораторный материал.

Подошёл конец сентября первого курса. Рутинная институтская круговерть настолько затянула Лиду, что она почти забыла об июльских событиях.

Темнело всё раньше. Девушка засиживалась допоздна в институтской библиотеке – заведующая по рекомендации того самого преподавателя выдала студентке запасной ключ и разрешила в любой день пользоваться фондом столько времени после закрытия, сколько ей нужно. Лиде нравилось одной в окружении сотен тысяч книг. У них ведь свой, особый запах – бумаги, пыли, типографских чернил, засохшего жира с пальцев…

Одним звонким от прохлады осенним вечером Лида возвращалась домой после такого вот долгого сидения в библиотеке. Как обычно, исписала много тетрадных листов цитатами из первоисточников, ссылками, вывела кое-какие методологические закономерности.

Чтобы оказаться у её подъезда, нужно было пройти сквозь арку. Сворачивая в эту самую арку, в тусклом свете дворового фонаря она заметила на плиточной стене своей панельки красную букву «икс». Масляной краской. Яркую, жирную, с потеками. Кричащую. Свежую – утром её не было.

Хоть то дело с трупами женщин в котельной до сих пор и не получило огласки, Лида знала, что там обнаружили. Её ведь допрашивали, показывали снимки с места пыток. Взяли подписку о неразглашении. Крест-накрест рассечённые лбы жертв – она их сразу вспомнила, увидев новое «художество» на стене. Знак простой – его даже трёхлетний ребёнок без труда начертит, но… что-то в нём было своё, особенное. У некоторых людей такой почерк, что даже по одной-единственной букве сразу понимаешь, кто написал. Так и тут.

Лида попятилась от зловещего символа. Пошатываясь от нахлынувшей дурноты, добрела до подъезда. Огляделась. Судорожно хватаясь за перила, поднялась на свой этаж.

Остаток вечера проплыл как в тумане.

Но к утру мгла рассеялась. Лида поразмыслила холодной головой и удивилась собственной глупости: надо ж так струсить из-за пустяка, который наверняка никак не связан с тем самым! Мысленно подтрунивая над собой, она отправилась в институт. Ей всё ещё было чуточку не по себе, и она собиралась уйти домой пораньше. Но, погрузившись в любимое занятие, быстро об этом позабыла и снова допоздна просидела за книгами да конспектами.