Тут Себастьян внезапно догадался, что именно он и никто другой является истинным виновником данного скандала, потому что именно его отчаянные криками переполошил всю округу. Нет, никакого чувства раскаяния Себастьян не испытывал, ведь любой другой на его месте повел бы себя точно так и никак иначе, а вот чувство страха Себастьян испытывал по полной программе, и все ждал, с ужасом ждал окончания данной беседы, за которой обязательно последует другая беседа, которая, скорее всего, закончится для него довольно печальным финалом.
Меж тем Мартин уже выпроваживал незваного гостя, сердечно прощаясь с ним как с родным сотоварищем. Заслышав это, Себастьян уже с замиранием сердца принялся ждать взбучки, которую, возможно и действительно заслужил, однако эгоизм настойчиво вторил за невиновность, отвергая обвинения совести и рисуя все новые и новые оправдания, делая виноватой именно «строгую врачебную интеллигенцию».
Пока Себастьян, слушая настойчивый эгоизм, взвешивал вину обоих сторон, с громогласной фразой: «Hugiena arnica valetudi nis (лат. Гигиена – подруга здоровья)!» в дверях появился Мартин. Перед собой он нес большой дымящийся таз, а на идеально ровном плече красовалось большое белоснежное полотенце.
Разом забыв о скорой взбучке, Себастьян нервно дрогнул, невольно ойкнул от приступа внезапной боли, и подозрительно покосившись на дымящийся таз, мертвой хваткой вцепился в простыню.
– Вот чегося приперся нервы трепать, спрашивается? – принялся ворчать Мартин, ставя таз на пол, – Раз жена не дает, то нече, нече на других злобы срывать!.. А раз завидуешь, то, будь добренький, завидуй молча!.. Ну разве не так?
Огромные ярко-синие глаза выразительно устремились на Себастьяна, а секундой позже Мартин отнял у Себастьяна его единственную одежду и принялся созерцать «ароматную картину».
– Опять уделался на славу! – раздался укоризненный тон, – Вторая простыня за сутки, не считая целой горы пеленок, которые я замучился то и дело из-под тебя менять!..
– Я нечаянно! – испуганно пискнул Себастьян и густо покраснел.
Это нелепое оправдание вызвало бурный хохот со стороны «строгой врачебной интеллигенции». Насмеявшись вдоволь, Мартин с серьезным видом достал из таза большую губку, отжал ее и велел Себастьяну лежать «смирненько».
– Это все от наркоза, – заговорил он, старательно обтирая лицо и руки Себастьяну, – мы же не опорожнили тебя должным образом, вот и получился результат со всеми вытекающими последствиями.
Себастьян и без того был готов сейчас сквозь землю провалиться, а Мартин продолжал сгущать краски.
– Тряпочки он испугался, видите ли! – ворчал тот, тыча губкой в лицо Себастьяна, – Надо было не истерить, а в туалет попроситься… Предоставил бы я тебе уточку!.. Чегось постеснялся-то?.. Эх, ты!.. Где не надо мы кричим, где надо молчим!.. Так еще и кашеварить на неделю вперед горазды!
Эти пристыжения сильно задели самолюбие Себастьяна и теперь он из последних сил он держался, чтобы не заткнуть себе уши.
– Хотя можно было тебе сифонную поставить, – меж тем рассуждал Мартин, – времени бы вполне хватило, но… Factum est factum (лат. Что сделано, то сделано).
Что такое «сифонная» Себастьян понятия не имел, но вдаваться в подробности не стал.
– На пару-тройку дней твой кишечник полностью опорожнен, – продолжал глаголить Мартин, – а когда на двор приспичит, то живот шибко не напрягай, ко мне обращайся – помогу тебе с этим делом…
– Касторкой? – боязливо пискнул Себастьян, сразу вспомнив о противном слабительном масле.
– Водичкой!.. – заявил Мартин и, мотнув взъерошенной головой в сторону большой резиновой груши, одарил Себастьяна многообещающим взглядом с лукавой усмешкой.
– «Этого еще не хватало!» – подумал про себя Себастьян и твердо решил, что лучше умрет от страшного «заворота кишок», которым обычно пугала мама, заставляя пить касторку, чем подвергнется столь греховному унижению.
Тем временем Мартин с видом заботливой мамаши продолжил свое несуразное обтирание.
– Пропотел, бедненький… – ласково приговаривал он, – Ну, ничего, ничегось, сейчас скверну с тебя смоем, чистенький будешь, свеженький, а там и на поправочку пойдешь… Миленький Мартин тебя моментиком вылечит…
Закончив обтирать и сюсюкаться, «строгая врачебная интеллигенция», вооружившись престранными ножницами с намотанной ватой, принялась старательно промакивать, присмиревший было левый бок какой-то невыносимо щиплющей жидкостью, едва ли не заставив взвыть от троекратной боли.
– Когда будешь сам мыться, – сказал Мартин строгим тоном, – то аккуратнее со швами, промакивай их до суха и не вздумай расчесывать, усек?
Не став дожидаться ответа в виде уже привычного кивка, он накинул на Себастьяна огромное полотенце, затем с предельной осторожностью поднял на ноги и принялся проворно менять постель.
Следы отхожей жизнедеятельности уже не так сильно смутили Себастьяна, а вот пятна на тонюсеньком подобии подушки заставили невольно передернуться от воспоминания о «страшном».
– Стошнило тебя от хлороформа, – принялся глаголить Мартин, меняя наволочку, – вполне себе нормальная реакция на резкое наркотическое опьянение.
Прогоняя прочь от себя стремительно возникшее ощущение привкуса железа во рту, головокружение от «смертоносной марли», а также образ «чудовищных орудий пыток», Себастьян вдруг увидел те самые жуткие кожаные ремешки, кровожадно свисающие с краев кровати. Вне себя от ужаса он, испуганно взвизгнув, резко отпрянул в сторону и, схватившись за левый бок, протяжно застонал от очередного приступа сильной боли.
– Не делаем резких движений! – тотчас же прикрикнул на него Мартин, – Радость внезапной встречи с приятелями, с которыми ты давеча завязал крепкую дружбу вовсе не повод нарушать моих врачебных указаний!.. Посерьезнее относимся, te rogo (лат. прошу тебя)…
Он тотчас же скрыл страшные оковы за длинными краями свежей белоснежной простыни, после чего облачил Себастьяна в длинную ночную сорочку, тонкая защита которой была воспринята с детским ликованием, вызвав очередную лукавую усмешку со стороны «строгой врачебной интеллигенции».
– Теперича отдыхаем, – произнес Мартин, – набираемся сил и потихонечку пытаемся есть, а начнем мы с того самого стакана воды, который ты так настойчиво требовал накануне, не зная, как меня уже назвать и куда еще послать! Чтоб впредь голоса на меня повышал!.. Относимся с должным уважением!
Наградив напоследок суровым темно-синим взглядом, «строгая врачебная интеллигенция» умчалась прочь из комнаты, оставив после себя довольно смятенные чувства, а вскоре вернулась с обещанным стаканом воды и железной миской, из которой торчала столовая ложка.
Наконец-то напившись, Себастьян начал «потихонечку есть», однако под пристальным контролем пронзительно-синих глаз пресно-водянистая крахмальная мешанина, то и дело застревала комком в горле, никак не желая проглатываться.
После того, как Себастьян с грехом пополам все-таки полностью заглотил «полезный супчик», Мартин еще долгое время не выходил из комнаты, очевидно, боясь незамедлительного отравления, однако внезапный стук в дверь, заставил его учтиво откланяться с обещанием зайти попозже.
Оставшись один, Себастьян облегченно выдохнул и, вольготно развалившись на свежей постели, приступил к выполнению «врачебных указаний». Внезапно его посетила мысль о наступлении долгожданного отпуска, о котором он даже и мечтать не смел в самый разгар рабочего периода.
Ликуя от радости, Себастьян возблагодарил Всемилостивого Господа, и принялся было наслаждаться ниспосланной благодатью, однако провалявшись полдня в постели, вдруг понял, что просто так лежать без дела очень даже тяжело, да к тому же довольно скучно. Заняться было совершенно нечем, и книгу со стола лечащий врач куда-то умыкнул. Расстроенный этим фактом, Себастьян принялся придумывать себе хоть какое-то занятие, жадно прислушиваясь к происходящему за пределами комнаты, но оттуда доносились звуки «врачебного приема» малозанимательного содержания.
