Энтони явно не понимал, что его новый знакомый совсем не расположен к беседам и принялся тараторил обо всем на свете, а вскоре начал по новой сыпать вопросами. Может быть просто забылся, а может проверял на прочность терпение Марина.

– Вот мы и пришли, – вдруг объявил Энтони, радостно указывая на ветхий домик возле леса, соседствующий с огороженным кладбищем.

Похлопав глазами на ровные рядки пестрых могилок, пестрящих за кованным заборчиком, Мартин перевел ярко-синий взор на больницу и скорчил недовольную мину.

Энтони взбежал на ветхий порог и отворил провисшую гнилую дверь. Поприветствовав болезненным скрипом, она лишь чудом не соскочила с ржавых петель.

Внутри, как и снаружи больница оставляло желать только лучшего. Темный коридор с двумя противоположными друг другу дверьми был увешан серой бахромой густой паутины. Деревянные лавки вдоль стен, утыканных гвоздиками-вешалками. Возле двери слева висел рукомойник самой примитивной конструкции. Водопроводом здесь явно служили ведра: одно стояло под раковиной, поражая своим покореженным видом, другое, более-менее приличное, чуть поодаль.

За дверью справа располагалось жалкое подобии смотровой комнаты, под окном стояла узенькая лавочка. В дальнем углу ютилась ветхая тумбочка, на ней гордо возвышался, видавший все времена, поржавелый примус. Посередине располагался большой деревянный стол, очевидно, кухонный.

Подойдя к столу, Мартин с интересом склонился над пыльной столешницей и провел рукой, оставляя тонкие полосы следов от пальцев. Некое подобие хоть и кривой, но все же, улыбки озарило восковый лик.

За дверью слева располагался кабинет. В стене зияла маленькая печная заслонка. Узкий шкафчик со стеклянными дверками, предназначенный, скорее всего, для хранения лекарств и прочей больничной утвари, изобиловал ошметками ваты, бумажной стружкой, а также мышиным пометом. Впрочем, последнего повсюду хватало с лихвой. У большого окна с наполовину отвалившимися ставнями стоял, вздувшийся от влаги, письменный стол, возле которого в соседстве с разбитыми склянками, валялись два полуживых стула.

Осмотрев свое убогое владение, Мартин вполголоса выругался и потупился в дощатый пол, устланный пыльным ковром со все той же грязной ватой, мелкой бумажной стружкой и прочими последствиями бурной жизнедеятельности мышей, которые, по всей видимости, являлись здесь единственными хозяевами на протяжении многих десятков лет.

– Удачи в труде! – подбодрил Энтони и со всей дури хлопнул пятерней по спине.

Болезненно дрогнув, Мартин метнув сверкающий антрацитовый взгляд и принялся растирать ошарашенную спину.

Добродушно улыбнувшись, Энтони засеменил было на выход, как вдруг развернулся, сурово нахмурился и хлопнул себя по лбу.

– Совсем забыл! – заслышалось улыбчивое восклицание, – Держи!

Он протянул небольшую связку ключей. Учтиво кивнув, Мартин принялся с напыщенным усердием рассматривать ключи от своего убогого владения, выказывая абсолютную поглощённость данным занятием.

Скрытых намеков Энтони, как видно, совсем не понимал, потому что в следующий миг он бесцеремонно схватил Мартина под руку и потащил прямиком к заляпанному окну.

– Смотри, – заявил Энтони, тыча пальцем в оконное стекло, – эта тропинка ведет к дому семейства Карди, не заблудишься!

Он вновь одарил Мартина лучезарной улыбкой, по всей видимости, все еще пытаясь добиться ответного расположения неразговорчивой натуры, однако «неразговорчивая натура» была абсолютно непреклонна в своей холодно-надменной позиции.

Недовольно хмыкнув, Мартин демонстративно сложив руки на груди и смерил Энтони хмурым сапфировым взором, но тот все-равно желал завязать новую дружбу.

Так они и стояли молча, пока терпению Мартина не пришел конец. Длинный тонкий палец властно указал на выход. Энтони пожал плечами и пошел прочь, одарив на прощание еще одной лучезарной улыбкой.

Стоило Мартину облегченно выдохнуть, как Энтони замер у входной двери и поспешил обратно.

– Чуть не забыл! – все с той же лучезарной улыбкой воскликнул, – Веник и тряпки в дальнем углу коридора, а колодец на заднем дворе, там же и туалет неподалеку! Показать, где?

– Non (лат. Нет)! – взвизгнул Мартин и злобно добавил, – Показывать ничего мне не надобно. Сам все найду!

– А может компанию составить? – никак не унимался Энтони, всем своим видом показывая, что не желает уходить.

– Лучше в покое оставить, – сухо парировал Мартин и уперев руки в боки, принялся нервно стучать мыском туфли.

– Ну, как знаешь, – пожал плечами Энтони, – был рад знакомству…

– Агась, – хмыкнул Мартин и добавил на непонятном языке, – Puto vos esse molestis simos (лат. Кажется, ты меня уже достал).

Напоследок он показал неприличный жест самой прямой направленности. Недоуменно посмотрев на согнутую в локте левую руку с выставленным средним пальцем, Энтони все, наконец-то, понял.

Когда же входная дверь закрылась, Мартин облегченно выдохнул, рассеянно огляделся вокруг и запустив глубоко в волосы длинные пальцы, принялся старательно растрепывать спиралевидные локоны.

Собравшись, наконец-то, с мыслями, а заодно и сотворив на голове причудливый остроконечный авангард, он начал наводить порядок в, так называемой, больнице, которая, как оказалось, не только отчаянно нуждалась в нем, а вообще отчаянно нуждалась во многом. Главным образом, она отчаянно нуждалась быть нормальной больницей, а не этим столетним убожеством.

Вплоть до самого вечера Мартин наводил чистоту в своем убогом владении, не переставая ни на минуту проклинать тот злополучный день, когда он согласился на «треклятую авантюру бестолочи истерической». В конец, истратив весь свой словарный запас бранного лексикона, а попутно покончив с изматывающей уборкой, Мартин запер входную дверь и, окинув напоследок это жалкое подобие больницы антрацитовым взором, отправился по указанной тропинке, которая, якобы, должна была привести прямиком к дому семейства Карди.

Несмотря на простоту маршрута, он все-таки умудрился несколько раз заплутать, да к тому же долгое время силился узнать тот самый дом, который внезапно оказался одним из ста совершенно одинаковых домой, а вот возвращающиеся с пастбища рыжие остророгие коровы, в отличие от Мартина, быстро нашли нужный дом и важно проследовали в отворяемые ворота.

– Мои дорогие коровушки, – молвил Мартин с тяжелым вздохом, – хотя бы вы знаете, где ваш дом…

Проводив коров печальным синим взором, Мартин поприветствовал Стефаниду кротким кивком и поспешно заскочил в дом.

Вовремя же ужина он оживленно сказал, что впервые в жизни увидел воочию коров и теперь искренне поражен их превеликому интеллекту. Однако при всем своем восхищении, пробовать парного молока напрочь отказался, заявив, что на дух его не переносит, а после, включив безотказное детское обаяние, подкрепленное выразительностью широко распахнутых ярко-синих невинных глаз и кокетливым похлопыванием длинных изогнутых ресниц, принялся вымаливать у «достопочтенной и премногоуважаемой госпожи Стефаниды» штук пят-шесть белых простыней для «больничных нужд», обещаясь в ближайшее время пренепременно купить взамен новые. Не в силах устоять перед вопрошающим васильковым взором, Стефанида доходчиво предоставила Мартину требуемое, заслужив тем самым ряд лестных комплиментов в свой адрес, что подвигло ее на щепетильную утюжку тех самых простыней перед отдачей.

Весть о появлении нового доктора молниеносно разнеслась по всей округе, и уже спозаранок на пороге «отчаянно нуждающейся больницы» вовсю ожидала огромная толпа народу, а вскоре на горизонте появился высокий черный силуэт.

С нескрываемым любопытством местные жители смотрели, как Мартин, нагроможденный увесистым докторским саквояжем и не менее увесистым узлом белых простыней, поднялся по ступеням ветхого крылечка. Среди людей начало раздаваться вкрадчивое перешептывание.

У самого входа, Мартин окинул шепчущееся между собой многолюдье ярко-синим взором и со словами «Обождите, милейшие» отпер болезненно-стонущую входную дверь.