Вскоре под вкрадчивый шепот и ехидные усмешки отчаянно упирающийся Мартин был вплотную придвинут к в конец зардевшейся Элизабет, от вида которой испуганно дрогнул и замер с сиреневым ужасом широко распахнутых ярко-синих глаз.

Староста Фрэнк соединил нервно дрожащую руку с застенчивой рукой Элизабет, сжав до хруста для пущей крепости и довольно улыбнувшись, отошел в сторонку.

Пока что Мартин отходил от болевого шока, силясь вернуть отнятую подвижность пальцам, Староста Фрэнк заговорщически кивнул Патрику. Кивнув в ответ, Патрик протянул грубую натруженную руку. Далее последовало крепкое мужицкое рукопожатие, во время которого к ним подбежала взволнованная и зареванная Луиза и протянула ломоть ржаного хлеба, возлежащий на расшитом полотенце.

Взяв ломоть свободной рукой, Староста Фрэнк разбил им затянувшееся мужицкое рукопожатие, а после с ликующим видом устремил серый взор на резко притихших «шумных трезвенников», как видно в ожидании бурных оваций, однако заместо оных вдоль стола пробежал лишь вкрадчивый шепоток.

Озадаченно поморгав на «шумных трезвенников», Староста Фрэнк перевел взор на отчего-то нахмуренного Патрика и, немного подумав, посмотрел на свежезасватанных.

Одинокой брошенкой стояла его раскрасавица Элизабет. Все с той же скромной застенчивостью опускала она свои прелестные ресницы, старательно заливаясь нежным девичьим румянцем, а в метрах в двух от нее, подбоченившись о подоконник, гордо возвышался Мартин. Самодовольно улыбаясь, искоса поглядывал он на происходящее и все поигрывал пальцами правой руки, волнообразно сгибая и разгибая их. Заметивши же на себе внимание Старосты Фрэнка, он лукаво усмехнулся и демонстративно скрестил на груди руки, причем, покоящаяся на правом локте левая кисть была зажата в доходчивую фигу.

Завидев это, Староста Фрэнк моментально уподобился Патрику, на что Мартин лукаво улыбнулся и красноречиво пожал плечами. Хмурое лицо Старосты Фрэнка сделалось чернее тучи.

Тем временем вкрадчивые перешептывания «шумных трезвенником» стремительно превращались в гоготню осуждающего негодования.

– Вот, и пошутить еще горазд! – вдруг заслышался оживленный голос Патрика, – Не зять, а золото!

Гоготня враз сменилась на дружелюбный хохот. Хмурое лицо Старосты Фрэнка тотчас же просияло, искрясь в лучезарной улыбке седины густых усов.

– Ну что же, – с не меньшим оживлением произнес Староста Фрэнк, полюбовно смотря на Мартина, – За молодых!..

«Шумные трезвенники» встретили это предложение бурным ликованием и разом хлопнули из бокалов.

Звонко чокнувшись, Патрик со Старостой Фрэнком выпили стоя, Луиза утерла вновь выступившие слезы и слегка пригубила, «разукрашенно-разнаряженный эталон застенчивой скромности» смущенно заулыбался и, низко опустив украшенную голову, припал густо напомаженными губами к краю своего бокала.

Один только Мартин отказался пить за здоровье молодых. Заместо этого он, заметно заикаясь, то и дело, путаясь в собственных словах и, как видно, в мыслях, принялся зачем-то блистать своим знаниями в области зоологии, потому как из данного словесного сумбура присутствующие лишь поняли, что речь идет о каких-то «тупых ослах» и «девственных овцах». Вскоре, окончательно потеряв способность к здравомыслию, Мартин переключился на загадочный громогласный язык, однако Патрик быстро приструнил его, в новой для себя манере, а именно, ласково похлопав по узкому предплечью.

– Заткнулся сейчас же, – сердито пробасил он на ухо Мартину, а потом произнес нарочито громко, – дома радоваться будешь!.. Дома!..

В этот момент Мартин неожиданно почувствовал острую нужду в сердечных каплях, покоившихся в просторах его медицинского саквояжа, который он, как назло, посчитал неуместным брать с собой на званый ужин, а зря, ведь помимо сердечных капель, там было сокрыто превеликое множество волшебных настоек на спирту.

Подумав об этом, Мартин тотчас же воспылал неукротимым желанием немедленно поработать в ночную смену а пока что он мечтал о ночном дежурстве, Патрик, уединившись в сторонке со Старостой Фрэнком о чем-то рьяно договаривались.

Закончив свою «тайную вечу», они вновь обменялись рукопожатиями и снова подняли бокалы за молодых. Выпив залпом, Патрик подошел к Мартину и со словами: «Пошли домой, племянничек!», подтолкнул к выходу.

Почувствовав воздух долгожданной свободы, Мартин неожиданно понял, что дико хочет курить, а так он был уже за пределами губительного званого ужина, то не видел никаких преград для данной жизненной необходимости, и незамедлительно закурил прямо в сенях, с жадностью смоля одну за одной на протяжении всего пешего пути к дому.

Стефанида прибиралась перед сном на кухне. Пребывая в состоянии полнейшего умиротворения, наслаждалась она покоем одиночества, как вдруг входная дверь с грохотом распахнулась, впуская в дом всклокоченный черный вихрь, при виде которого весь душевный покой Стефаниды разом улетучился, сменяясь тревожной озабоченностью.

Придя в себя, Стефанида поняла, что это всего лишь распыленный Мартин, который на полном ходу едва не врезался в стеклянные дверцы буфета. Следом неспешной походкой вошел Патрик. Остановившись чуть поодаль, он скептически покачал седой головой на то резкое приторможение.

Устало взглянув на вновь прибывших, Стефанида тяжко вздохнула, мысленно прощаясь с тихим вечером, и принялась с отстраненным видом домывать грязную посуду.

– Ох, и плохо же тебе придется после свадьбы-женитьбы, – издевательским тоном заявил Патрик, наблюдая, как Мартин жадно заглатывает прямо из бутылки, – у Старины Фрэнки все непьющие, да к тому же, искренне верующие люди…

– Достопочтенный и премногоуважаемый господин Патрик, – тактично перебил его Мартин, – я никак не возьму в толк, чем же я перед Вами так сильно провинился-то? За что Вы мне устроили столь страшную экзекуцию? Я ведь Вас даже не лечил… Да меня там чуть удар не хватил!.. Точно красну девицу на смотрины вывели…

– А надо было по Святым воскресениям в Церковь ходить, – ехидно произнес Патрик, – и общественные собрания посещать…

– Какие-такие собрания?! – озадаченно воскликнул Мартин.

– А такие-такие, – невозмутимо заявил Патрик, – на которых тебя объявили, полноправным жителем Плаклей, а раз так, то теперь ты обязан создать тут семью. Таковы наши законы… Тебе сколько лет полных, а? Черт эдакий.

Он оценивающе посмотрел на «Черта эдакого», но тот, как видно, сейчас находился в полном замешательстве, потому как уже пил вино надрывными глотками и утираясь рукавом, шептал одну и ту же фразу: «Martinus non asinos stultissimus (лат. Мартин не тупой осел)… Martinus non asinos stultissimus (лат. Мартин не тупой осел)…».

– Сколько есть, – лукаво произнес Мартин, наконец-то, утолив свою припадочную жажду, – то все мои…

– Как раз самый возраст семьей обзаводиться, – заявил Патрик, – а Элизабет самая подходящая на то девка.

Мартин было испуганно дрогнул и покосился на Патрика. Болезненно-румяное лицо сделалось белее белого, ярко-синие глаза широко распахнулись и принялись быстро темнеть, подергиваясь чернильной дымкой.

– Будьте так добреньки, достопочтенный и премногоуважаемый господин Патрик, потрудитесь-ка объяснить, мне вот что, – молвил Мартин возмущенной интонацией стального голоса, – в какую это такую авантюру Вы решили меня втянуть?

– А ты так и не понял? – разыграл удивление Патрик и, похлопав Мартина по предплечью, добавил ехидным тоном, – Племянничек!.. Из Нижних Верклей!

Нервно взвизгнув, Мартин разошелся бесовскими изречениями, по всей видимости, выражая свое отношение к тем самым Нижним Верклям, а вскоре, хватаясь за сердце, по новой приложился к бутылке, осушив которую, метнул на Патрика искрящийся-синий взор.

– А известно ли Вам, достопочтенный и премногоуважаемый господин Патрик, – произнес он таинственным тоном, по-кошачьи сощуривая сапфирово-синие глаза, – что ложь есть превеликий грех… Quidquid agis, prudenter agas et respice finem (лат. Все тайное становится явным, ничто не остается без возмездия)!..